— Зачем же ты так? — с упреком спросил наследник.- Зачем зачастую дураком себя напоказ выставляешь? Вот поэтому Айм и не считается с тобой вовсе!
По губам Феникса бродила непонятная усмешка.
— Не считается, говоришь?..- чуть насмешливо протянул он.- Да и нехай с ним, ибо наш толстяк умен, но себе же на беду — самоуверен излишне. Может зарваться, и тогда самое милое дело его не тычком, а шуткой невинной на место поставить.
Алехандро потрясенно вылупил глаза, никак не ожидая от грубоватого штурмана настолько глубокого понимания человеческой психологии.
— Оно ведь как в жизни случается,- спокойно продолжал Фен,- это только детство кулаками машет — с несправедливостью вокруг себя борется. А зрелость — та поумнее будет, она в драку попусту не лезет, но учится к миру приспосабливаться, преуспевать в нем. Вот только взрослеем мы все в разное время.
Вот только взрослеем мы все в разное время… Посему Аймушка наш — еще дитя малое, вроде умен-благоразумен, а чуть что — сразу на манер страуса голову в песок прячет, не замечая, как беззащитная задница снаружи остается…
Виконт заинтригованно поднял тонкую бровь:
— А Ника?
— Ника-то,- со вкусом обсосал кожицу от сала штурман,- добрая она лишку, в ущерб и себе, и задаче глобальной. Умная, сильная, надежная — но добрая, аж до одури! Она и нас бросить не может, и всех остальных спасти хочет. Вот и рвет себе душу, а ведь не божье это дело вовсе — души-то слушаться!
— Это как? — не понял Алехандро.
Феникс разочарованно вздохнул и вразумляюще постучал свиной шкуркой по смуглому лбу виконта:
— Спокойнее свой божий путь ей вершить надобно, на всякие мелочи не размениваться, за каждого человека не хвататься. Ради тысячи спасенных небось можно десятком-то убиенных и пожертвовать!
— Нами, что ли? — оторопел Алехандро.- Не сможет она…
— Вот этого я и боюсь! — помрачнел Феникс.- Знаешь, что случается с богами, которые парой людишек пожертвовать не умеют?
— Что? — всем телом содрогнулся виконт, интуитивно предугадав ответ.
— Собой они за это расплачиваются! — хмуро закончил штурман.- Вот что.
Алехандро сник и погрустнел.
— Брось, друже, авось еще и обойдется! — уже в привычной своей задиристой манере выражаться ободряюще гаркнул Феникс.- Где там этот наш деревенский знахарь-богатырь затерялся? Вроде бы он обоз снаряжать пошел, чтобы Нику в горы везти… Признаюсь по секрету, уж шибко он мне по всем статьям молодецким дерево одно экзотическое напоминает, на бабо… начинающееся…- Феникс игриво подмигнул.
— Баобаб! — подсказал начитанный виконт.
— Во-во, баболюб он и есть настоящий,- скабрезно осклабился штурман.- Тоже по части девок наш Ратибор не дурак оказался, от меня не отстает. Помнишь, как он вчера перед спелой мельничихой соловьем заливался — я, мол, все умею, снимаю порчу с любой бабы…
— Баб снимаю. Порчу,- в голос расхохотался Алехандро.- Он, как и ты, по женской части ценитель, а невеста у него — словно яблочко наливное.
— Ну он-то, может, и ценитель, а я — гурман! — самоуверенно подвел итог Феникс, поднимаясь на ноги.- Вон нам дед Онисим от ворот машет зазывно. Ну, значит, поехали уже!
Горный снег, белый и крупнозернистый, слепил глаза. Меньше чем за час пути у путешественников возник острый зуд под веками, вызывавший нестерпимое желание потереть, почесать взбунтовавшиеся органы зрения. Самые недисциплинированные — Антонио и Айм — так и поступили, неосмотрительно проигнорировав строгие запреты заботливого Ратибора, отчего им, естественно, стало только хуже. На ближайшем привале знахарь наложил на глаза приболевших гостей мешочки с какими-то травами, а потом выдал всем деревянные очки с узкими прорезями вместо темных стекол. Надевая это кустарное убожество, Феникс долго ворчал, вспоминая оставленные на звездолете любимые солнцезащитные «Полароиды», но ничего не поделаешь — пришлось смириться. Узкая обзорная щель при наличии некоторой тренировки почти не сужала кругозора, надежно оберегая глаза от солнечных лучей, отраженных девственным снегом.
А Алехандро на снег и вовсе не смотрел… Через узкие прорези очков он неотступно наблюдал за застывшим лицом любимой, кажущейся такой хрупкой на фоне укутывающих ее собольих мехов.
.. Через узкие прорези очков он неотступно наблюдал за застывшим лицом любимой, кажущейся такой хрупкой на фоне укутывающих ее собольих мехов. Но, невзирая на его мысленные призывы очнуться, девушка оставалась неподвижной. Ратибор время от времени подходил к саням, везшим Нику, и заботливо брал ее за истончившееся запястье, отслеживая еле слышимую ниточку пульса. Недовольно качал головой, враждебно косился на тусклые браслеты, мертвой хваткой обхватившие руки больной, но снять их даже не пытался. Алехандро часто наклонялся к розовому ушку, скрытому средь густой чащи пышных рыжих кудрей, нашептывал тысячи милых глупостей и слов любви, пылко целовал холодные губы, но — увы, ненаглядная не отвечала. Ника не желала поднимать своих длинных загнутых ресниц, лежавших на бледных щеках, так разительно напоминая теперь мумию Влада Цепеша, что у виконта сердце обмирало от тревоги. Знать бы, каким богам молиться за любимую, да и остались ли еще в этом мире боги сильнее нее? Он отмечал, как устрашающе ввалились ее нежные щеки, заострился точеный носик, черные тени легли на влажные виски, и понимал — смерть рядом. Стоит, недобрая, возле его любимой, затаила дыхание и поджидает — как бы отплатить Рыжей за все: и за силу ее огненную, и за дружбу кракена, и за разбуженных Крылатых богов, и за усмиренный песчаный смерч.
«М-да, много чего хорошего за Никой накопилось — того, чего не прощает ревнивая судьба-злодейка…» — И Алехандро с неумолкающей тревогой вновь и вновь вспоминал недавнее пророчество Феникса.