— Молчи… — сказала женщина, коснувшись рукой его губ. — Молчи, воевода…
— Сергей… Меня зовут Сергей… — прошептал он, с трудом шевеля пересохшим языком.
— Сергей. Молчи. — Влажная губка прижалась к губам.
— Дай ему сладкого молока, — сказал Артем. — Только немного. Я пойду, скажу всем, что батька очнулся.
— П?погоди… — прошептал Духарев.
— Молчи, батя, молчи! — Сын наклонился и тоже погладил его по щеке. — Ты не тревожься! Теперь всё будет хорошо!
Мягкая ладонь легла Духареву на затылок, приподняла голову. Внутри черепа толкнулась боль, но скоро ушла, словно втянулась в женскую ладошку. Край чаши коснулся губ. Теплая сладкая жидкость потекла в пересохшее горло… Через несколько мгновений глаза сами закрылись. Сергей уснул.
— В том вине был яд, — рассказывал Артем. — Я выпил совсем чуть, справился. Да и противоядие помогло. А ты был совсем плох. Захолодел весь. Грелки с горячим песком уже не помогали. Если бы не Людомила, ты бы, наверное, умер. Она два дня и три ночи лежала в твоей постели, согревала тебя, не давала уйти…
— Теперь по Правде ты должен взять ее в жены! — сказал Мыш.
Он улыбался, но Духарев видел: брат все еще тревожится.
Он улыбался, но Духарев видел: брат все еще тревожится. Не верит, что Сергей не уйдет за Кромку. Сам?то Духарев уже точно знал, что выкарабкался. К ногам вернулась чувствительность, руки окрепли достаточно, чтобы держать чашу с настоем, кусок льда в животе и груди растаял. Нутро, правда, болело, но это уже была нормальная, живая боль…
— Где она? — спросил Духарев.
— Уехала, — сказал Мышата. — Сразу, как только стало ясно, что ты выживешь. Не сердись на нее! Если Сурсувул узнает, что она все это время была с нами, худое может случиться.
— Надо было забрать ее с собой, — сказал Сергей.
— Мы ее звали, — сказал Мыш. — Она не захотела. Не беспокойся, я дал Пчелко довольно денег, чтобы они могли бежать, если возникнет нужда. У кесаря Петра в Булгарии мало по?настоящему верных людей. За золото можно купить всё: жизнь, свободу…
— Где мы сейчас? — спросил Духарев. — В Преславе?
— Шутишь? Оставаться в столице после того как Сурсувул пытался тебя отравить по поручению кесаря?
— Думаешь, это он? — усомнился Духарев. — Рог прошел через десяток рук. Любой мог сыпануть яд…
— Такова официальная версия, — по?ромейски произнес Мышата и усмехнулся. — Они даже отравителя нашли, какого?то болярина из Коровиц. Он уже признался. И причину указал: мол, брат его с хузарами торговал, а наш князь хузарского кесаря побил. Вот он за Йосыпа и обиделся.
— Бред какой?то…
— Вот?вот… А ты говоришь: остаться в Преславе.
— А где мы сейчас?
— В Скопле. Тут тебя тишком никто не зарежет. И дом никто не подожжет. Но сразу, как управишься, двинем домой. Я сам с вами пойду. А то с вами воев маловато: натравит на вас кесарь каких?нибудь степняков…
— А ты, значит, нас защитишь, брат Мышата? — теперь уже Духарев усмехнулся, представив, как тучный братец храбро разгоняет врагов, перед которыми оплошала Серегина личная дружина.
— Ты не скалься, воевода, не скалься! — произнес Мыш. — Меня все небольшие ханы по имени знают. Я их золото в товары обращаю. Вот тех же угров взять: я не только к дьюле Такшоню вхож, как ты, а со всеми ихними князьями, включая Геза, лично знаком. Ежели какой подханок мою кровь возьмет, большой хан ему голову открутит. А захочет если тот же Сурсувул на тебя тишком какого?нибудь болярина натравить, так я, считай, в Булгарии каждого заметного господаря по имени зову. А ты хоть и посол великого князя киевского, да кто его здесь знает?
— Скоро узнают! — посулил Духарев. — Очень скоро! А сейчас, Артем, бери стило и бумагу, будем кесарю Петру письмо писать.
— Эй! — воскликнул Мыш. — Полегче, брат! Может, лучше из Киева ему написать? Оскорбится кесарь — даже я не смогу тебя уберечь!
— А с чего ты взял, что я хочу его оскорбить? — спросил Духарев. — Нет, брат, я намерен написать кесарю, что зла на него не держу и повезу в Киев не обиду, а исключительно его дары и заверения в дружбе, кои он мне дал и на личной аудиенции, и на открытом приеме.
— Так ты ему спустишь, что он пытался тебя отравить? — возмутился Артем. — Я не буду…
— Будешь, сынок, — спокойно произнес Духарев. — Напишешь всё, что я скажу. И не спорь! А должок мы с него возьмем… В свое время.
«Сторицей возьмем, — добавил он мысленно. — Но сначала нам надо вернуться домой, и дядька твой, как всегда, прав: дружина у нас для настоящей войны маловата. А война будет, это я обещаю.
Я помню, сынок, что чаша эта была не мне преподнесена, а тебе. Себя я еще мог бы им простить, но тебя — навряд ли. А еще мне очень хотелось бы узнать, за каким хреном понадобилось тебя травить, причем так грубо и поспешно? Возможно, ответ на этот вопрос знает дьюла Такшонь… Но вряд ли скажет. Ладно, выясним в свое время и это. Сам Сурсувул и поведает, когда мои варяги его железом припекут…»
На следующий день из Преславы прискакал гонец. Вернее, целая компания гонцов, причем не мелкой шушеры, а солидных знатных мужей.
Привезли виру — два фунта золотом. Пять гривен по киевскому счету. И личное письмо от кесаря Петра, написанное по?византийски, то бишь — по?гречески. С извинениями и сообщением, что виновный наказан со всей строгостью — четвертован. Делегацию сопровождала тысяча латных конников. Для солидности. И для того, чтобы показать послу булгарскую тяжелую кавалерию, экипированную на манер византийских катафрактов. А может, на тот случай, если посла не устроит размер виры…