Дальнейших планов князя Икмор не знал. О них Святослав рассказал Духареву сам, когда незадолго до темноты вернулся в свой лагерь.
— Кутэй скоро умрет. Ему осталось дня два, не больше, — сказал великий князь, прекрасно осведомленный о том, что происходит в долине. — Когда он умрет, я стреножу копченых. Здесь хорошее место: богатая земля, смирные смерды. И восточные товары, кроме тех, что плывут морем, провозят здесь. А когда мои лодьи будут свободно плавать в Гирканском море… Что ты качаешь головой, Машег?
— Гирканское море — не Понт и не Сурож[23], — сказал хузарин. — Это суровое море.
— Не суровей Варяжского! — отрезал Святослав. — Оно будет моим. И эта земля — тоже. Ты говорил, где?то здесь были земли твоих предков, которые хакан отнял у тебя?
— Были, — мрачно ответил Машег.
— Я верну их твоему роду. Вы будете править здесь под моей рукой и, клянусь гневом Перуна, я буду добрее к твоим хузарам, чем ваш хакан.
Вы будете править здесь под моей рукой и, клянусь гневом Перуна, я буду добрее к твоим хузарам, чем ваш хакан. Скоро хан Кутэй умрет, и тогда я приду в долину и приструню копченых.
— Поэтому ты и напустил на Семендер цапон, великий князь? — еще мрачнее поинтересовался Машег. — Чтобы после показать хузарам свою доброту?
— Да! — последовал твердый ответ. — Но я не хотел того, что получилось. Я не убиваю своих смердов и не жгу своих городов.
— Ты так уверен, хакан киевский, что Семендер станет твоим городом? — скривил губы Машег. — Хакан Йосып все еще хакан Хузарии.
— Считай, что он уже мертв!
— Когда он будет мертв, — с нажимом на слово «будет» произнес Машег, — найдется множество желающих овладеть «саманными воротами».
— Ты дашь им отпор, хузарин Машег! — заявил Святослав. — Я знаю тебя и знаю, что ты справишься. А за твоих родичей, убитых копчеными, — прости.
Машег покачал головой:
— Здесь нет моих родичей, княже. Давно уже нет. Только «черные» и «византийцы». Но хорошие деревья растут долго. И я не люблю, когда жгут сады.
Святослав нахмурился:
— Скажи мне, Машег, ты кто — хузарин или варяг?
— Варяг. И хузарин.
Машег бестрепетно глядел в синие глаза князя. Ему было ведомо, как страшен гнев Святослава. Но потомок маздакитов — персов и иудеев, когда?то сбежавших от расправы шаха и взявших под себя эти земли, — если и боялся, то лишь беды для своих близких. А киевский князь — не хакан Йосып. Если княжий гнев падет на Машега, родных его гнев не затронет. А за себя Машег не боялся.
Но Святослав не рассердился.
— Добро, — кивнул он. — Хузарин?варяг — это мне и нужно. Но довольно об этом. Серегей, расскажи?ка мне, что ты видел в Итиле…
Глава четырнадцатая,
в которой происходят похороны хана Кутэя и другие, более важные, события
Следующим утром из долины прискакал гонец: хан Кутэй умер.
— Снимаемся, — распорядился Святослав. Когда русы спустились в долину, родичи Кутэя уже все подготовили к погребению. На высоком холме насыпали курган, где будут похоронены останки; сложили костер, на котором сгорит бренное тело Кутэя, чтобы душа его поскорей улетела к Великому Небу. Кроме мертвого хана на штабеле облитых маслом бревнышек покоились две его удушенные наложницы, любимый конь с перерезанным горлом и живой шаман, не сумевший удержать душу Кутэя в бренном мире.
В последний путь внука Куркутэ провожало совсем немного печенегов: сотни четыре. Остальных не прельстила даже возможность последующего халявного угощения. Последние два дня и так были для войска Кутэя непрерывным праздником. Впрочем, все значимые печенежские лидеры на погребальной церемонии присутствовали.
Войско русов, пеших и конных, встало вокруг холма. Наверх поднялся только Святослав с воеводами, ближними боярами и малой дружиной. Духарева среди них не было. Пока великий князь будет пировать, Сергею придется поработать.
Старший из родичей Кутэя велеречиво поблагодарил Святослава за оказанную честь и тотчас велел зажигать костер.
Вспыхнуло масло, затрещали бревна, завопил шаман, предупреждая духов о приближении души славного воина…
Когда дрова прогорели, останки хана были собраны и перенесены в могилу. За это время свободные от церемонии родичи организовали поминальную трапезу. Князя и воевод усадили на почетное место, старшую дружину — чуть пониже. Рабы из пленных семендерцев, потея, таскали жареных барашков, кувшины и корчаги с вином и сброженными молокопродуктами, столь ценимыми степняками.
Родичи помоложе затеяли потешную борьбу, чтоб увидела душа хана: не ослаб род. Есть еще богатыри, что не уронят славы…
В разгар пира старший из родичей Кутэя, родной брат его матери, придвинулся к Святославу и сказал:
— Слыхал я, великий хакан киевский обещал Кутэю золото. Кутэй умер, и по нашему закону его золото принадлежит мне.
— Мы поговорим об этом позже, — ответил Святослав.
— Когда?
Великий князь посмотрел на печенега. Так посмотрел, что копченый быстренько опустил глаза и счел за лучшее не торопить события.
А пока воеводы русов вместе с предводителями печенегов отдавали последнюю дань уважения погибшему хану, гридни Святослава совместно с нурманами и прочими союзниками под руководством княжьего воеводы Серегея наводили порядок в семендерской долине. Для меньших печенежских воинов праздник жизни в этот день закончился. Организованные и троекратно превосходящие числом воины Святослава сгоняли степняков к опаленным городским стенам. Спящих поднимали пинками, артачившихся приводили к повиновению силой. Разоружать никого не разоружали и денег не отнимали, зато спешили всех, а пеший степняк — это уже не воин, а недоразумение. Похмельные от вина и крови, осоловевшие, отяжелевшие от непрерывной жратвы и неумеренных плотских утех, копченые не смели сопротивлятся. Недавние грозные победители, они моментально утратили спесь и с опаской поглядывали на здоровенных нурманов, которым было поручено проследить, чтобы завоеватели Семендера не разбежались.