— Вот! — усмехнулся Духарев. — Нет у меня никакой дружины. И не надо. Я — княжий воевода!
— Свенельд — тоже княжий! — возразил хузарин. — А дружина у него своя.
— Свенельд — сам князь, — напомнил Духарев. — А я — боярин?воевода.
Машег поднял выгоревшую бровь, посеченную надвое полоской шрама. Раньше, насколько помнил Духарев, этого шрама не было.
— Скарпи Атлисон, которого ты зарубил восемь лет назад, тоже был боярин?воевода, однако ж дружину свою имел… Может, тебе денег жалко? — предположил Машег.
— Так я тебе дам!
— Богатенький Буратино… — пробормотал Духарев.
Машег не понял.
— Есть у меня деньги, — сказал Сергей. — Сам знаешь…
И тут вспомнились сегодняшние слова княгини Ольги: «Твоя дружина, твой воевода, и пленник тоже твой…»
Может, и прав Машег. Есть у Духарева земли: и здесь, под Киевом, и в Полоцке, и уличей две деревеньки оброком ему кланяются. Могло и больше быть, да только ни к чему. Оборотистый Мыш?Мышата, шурин?побратим, на духаревском капитале за день больше наварит, чем уличи Сергею за год наберут.
Элда Элвиндовна поднялась со скамьи, обошла длинный стол. Была она в женском платье, надетом, скорее всего, из уважения к хозяйке. В этом наряде она чувствовала себя неловко, видно было: мужское ей привычнее. Духареву вдруг стало любопытно, как она смотрится в хузарском домашнем: ничего, кроме полупрозрачного шелка и украшений. Украшений на ней, впрочем, и сейчас было довольно.
— Возьми нас, Серегей!
Элда встала рядом, положила на Серегино плечо жесткую неженскую ладонь. На запястье — золотой браслетик с птичками. Знакомый браслетик… Духарев поднатужился, вспомнил: древлянский. Старейшины древлянские одарили им воеводу Свенельда за ласковые речи, коими он их к Ольге на подворье заманил. Где их и закопали. В землю. Живьем. Подарок богатый, но по местным меркам — порченый. Свенельд отдал браслетик Духареву: для Слады. Теперь вот Сладислава передарила его Элде. Духареву напоминание: не нравится его жене Элда?нурманка. Не забыла Сладушка, что муж покойный сию валькирию не Машегу завещал, а Сергею.
Духарев поймал взгляд жены… весьма неодобрительный. Конечно, гостье она и слова не скажет…
— Посмотрим, — уклончиво ответил Духарев, выразив интонацией некоторое неодобрение. — Как твои сыновья, Машег?
Валькирия?Элда поняла. Убрала руку, вернулась на место, демонстративно прижалась к мужу: мол, никаких интимных претензий к хозяину дома, чисто по?дружески.
Машег улыбнулся. Красив благородный хузарин: тонкие черты лица, глаза синие, волосы светло?русые падают на широкие плечи из?под маленькой круглой шапочки, длинные «варяжские» усы — потемнее, с рыжиной. Лицо загорелое, но подбородок и щеки — бледней. Видно, совсем недавно сбрил бороду. Росту Машег небольшого: вровень с Элдой, но не в росте дело. Может, и есть в Дикой Степи воин лучше него, да пока что они с Машегом не встретились. Так он сам говорит.
— Дети растут, — хузарин погладил жену по щеке. — Я их в Тмутаракани поселил.
— Где?где? — изумился Духарев.
— В Тмутаракани. Мне Свенельд землю подарил за Любечем, а я ее на тмутараканскую сменял.
— Все равно не понял. А твои приволжские поместья, родовые, чем плохи?
— Тем плохи, что с хаканом у меня размолвка вышла, — сообщил Машег. — Нет у меня более родовой земли. Только дареная осталась и купленная.
— Как это — размолвка?
— А так. Не полюбился я итильским торгашам. Настолько не полюбился, что приехал за мной от хакана хранитель закона, правоверный талдаш Шлом, сын Йогаана, с полусотней наемных воинов Магомета. Земли мои себе взять, а меня — в столицу. На расправу.
— И что? — спросил Духарев.
— Пропали земли мои, — вздохнул Машег. — Зато теперь у хакана — другой талдаш…
Глава седьмая,
в которой повествуется о доброте и справедливости хузарского хакана
Были у Машега обширные поместья, были сады с прохладными водоемами под сенью цветущих деревьев. Было у него все, чем хвастают итильские богатеи и семендерские вельможи.
Было у него все, чем хвастают итильские богатеи и семендерские вельможи. Был и дом в столице, каменный дом с тенистым двором и прозрачной водой, бегущей между камешками.
Там Машег и жил, когда призвал его хакан. Должно быть, донесли Йосыпу, что разбогател Машег бар Маттах, и захотел повелитель Хузарии взглянуть, каким стал сын Маттаха. Понравится — возвысит. Поставит, к примеру, хузарской лучшей конницей командовать. А то, смешно сказать, начальником конницы у хакана — «византиец», который с пятидесяти шагов в дохлую собаку не попадет.
Но посмотрел на Машега хакан и не дал ему начальства над конницей.
— Уезжай, Машег, — посоветовал другу Рагух, тоже «белый» хузарин, но из менее знатного рода, чьих представителей не было в «черном списке» хакана. — Уезжай, пока худого не случилось.
Рагух служил сотником в итильской конной страже. Его новая жена была «византийкой», ее родня поддерживала зятя, и Рагуха ждала неплохая карьера. Хотя временами возникало у Рагуха сильное желание опробовать на новых родичах остроту сабли. Об этом Рагух тоже поведал другу. Машег его понимал. Но каждый сам выбирает судьбу.
А Машегу в столице делать нечего. Его род — от персидских иудеев, а в Итиле заправляют «византийцы». Великий хакан хочет жить, как византийский кесарь. А были времена, когда хакана выбирали такие, как Машег. И великий хакан об этом помнит. Потому и окружил себя воинами?магометанами. Машег тоже не забыл, как дед нынешнего хакана отнял у деда Машега земли за «Саманными воротами» и отдал своему любимчику, византийскому торгашу. Родовая память — долгая.