— Почему так думаешь?
— Так ясно же! Петр, он только кажется, что простоват. А уж Сурсувул — та?акой хитрован! Ты небось приехал союз против Византии предлагать?
— А что, это так заметно? — спросил Духарев с неудовольствием.
— А ты как думал? Приехал в компании угров, которые тут же отправились грабить Фракию! Ясно, что Сурсувул тебя перенял и будет держать, пока с Константинополем все до конца не выяснит. А уж там либо пустит тебя к кесарю Петру, либо отправит несолоно хлебавши. Да ты, наверное, и сам все понимаешь…
— Понимаю, — признал Духарев. — Значит, ты тоже полагаешь, что нашему союзу с Петром не бывать?
— Ну почему ж не бывать? — возразил Мышата.
— Кесарю и Сурсувулу на руку попугать императора Никифора союзом с русами. И угров они на Фракию не зря напустили. Им деньги нужны. А где их взять, если собственные боляре подати платить не желают? Только в Византии!
— Что, у Петра так плохо с деньгами? — спросил Духарев.
«Может, поэтому и содержание нам такое скудное присылают?»
— Плохо было лет десять назад, — ответил Мышата. — Нынче уже не плохо, а совсем скверно. Когда с собственными братьями дерешься, на такой войне не разбогатеешь. А тут еще Петр затеял войско свое на ромейский манер переиначить. Это, брат, сам знаешь, больших денег стоит. Так что беден нынче преславский двор. Можно сказать, нищ. Но не во всей Булгарии так. В Скопле, к примеру, где род нашего батюшки исконно правит, даже смерды по два раза в неделю мясо кушают. Можем туда съездить. Хочешь на отчину поглядеть, Артем?
— Моя родина — Киев! — возразил юноша. И поглядел на отца: правильно ли сказал? Духарев кивнул, а Мышата рассмеялся.
— А почему не Белозеро, варяг?
Артем снова глянул на отца: помоги! И впрямь, тут непросто разобраться.
— Потому что дом наш там, на киевской Горе, — сказал Духарев. И добавил: — Пока там. Значит, по?твоему, примет нас Петр еще нескоро.
— Можешь не сомневаться. Пока гонцы до Константинополя доскачут, пока Никифор решит, как поступить… А то я слыхал, он с войском в Сирию собирался. Тогда и вовсе нескоро Сурсувул ответ получит. Так что живи и веселись, брат! Булгария — отменная страна для свободных и богатых мужей.
— Да он нас, дядька Момчил, даже в город по одному не выпускает! — пожаловался Артем.
— Да что ты говоришь! — изумился Мышата. — Почему?
— Потому что знаю ромеев! — отрезал Духарев. — И на что они способны — тоже знаю.
— Да ты никак думаешь, что тебя убить захотят? — догадался Мышата. — Глупости! В Преславе без позволения Сурсувула точно не убьют. А Сурсувулу это ни к чему. Вот если Никифор отсыплет ему мешок золота за твою голову, тогда другое дело. Но это вряд ли. Не нужна ромеям твоя голова. Вот голова Святослава — другое дело. А ты — всего лишь посол.
У Духарева на свой счет было другое мнение, но спорить он не стал.
— Есть хочешь? — спросил он.
— Хочу, — ответил Мышата. — Только обедать будем у меня. У меня повар отменный, а у тебя, небось, какой?нибудь гридень куховарит.
И опять Духарев не стал спорить. Названный брат попал в самую точку.
В этот день затворничество киевского посла кончилось.
А через два дня он даже покинул булгарскую столицу. Причем поездка эта была никак не связана с его посольской миссией.
Глава четвертая,
в которой Духарев вынужден напомнить своему названному брату, кто из них старший
Ехали хорошей мощеной дорогой. Вокруг — сады. Без всякой ограды и охраны, если не считать собак, время от времени выбегавших к дороге, чтобы обгавкать кавалькаду.
Конь Духарева псов игнорировал, хотя иные песики были с теленка размером. Кобыла Мышаты нервничала. Она вообще была нервная, молодая, ровной рысью бежать не хотела, все время норовила обогнать духаревского жеребца. Зато — красивая.
А насчет псов Духарев заметил: на дорогу они не выбегали, брехали с обочины. Причем сопровождали всадников до определенного места, а затем внезапно теряли интерес к путешественникам и трусили по своим делам.
Потому Духарев песиков не шугал и гридням своим велел их не трогать: собачки при исполнении.
Пока ехали, Мышата поведал Сергею о той, к кому они направлялись.
Пока ехали, Мышата поведал Сергею о той, к кому они направлялись.
— Ее дед был болярином кесаря Симеона, — рассказывал братец. — Отец сначала служил Петру, но потом переметнулся к его брату и был казнен. Все земли мятежника отошли кесарю, девчонке остался лишь дом в Преславе, кстати, по соседству с моим, и еще поместье под городом. И того не было бы, кабы мать ее не состояла в родстве с Сурсувулом. Дом и поместье — ее приданое.
— Мать жива? — спросил Сергей.
Мыш покачал головой:
— Померла. Не то давно выдала бы дочку замуж. Слыхано ли такое: двадцать третья весна боярышне, а она всё в девках.
— Так она, выходит, на пять лет старше Артема? — нахмурился Духарев. — Ты что, Мыш, в своем уме?
— Ну и что с того! — фыркнул Мышата. — Зато красавица! И в родстве со всей булгарской знатью.
— Что же к ней никто не сватался?
— Сватались, еще как! Женихи — толпами! Сватались почище, чем к этой… как ее… Ну, у которой муженек двадцать лет по морям странствовал… Про которого Артемкин ритор рассказывал… Как ее звали?то… — Лоб Мышаты собрался складками, отражая интенсивную работу мозга.