Трое заработали крыльями и устремились вверх, надеясь найти спасение над облаками. Еще один упал в воду и снес мачту соседнего корабля левым крылом.
Последний из оставшихся в бою драконов рухнул в полосе прибоя, утопив несколько шлюпок.
Лучники прекратили обстрел пляжа, сместив прицелы чуть дальше, на полосу прибоя, ибо пехота Вестланда выдвинулась вперед.
С высоты птичьего полета это выглядело несерьезно. Человеческие фигурки размером с муравьев двигались по песку, блики от их мечей и доспехов периодически слепили мне глаза. Некоторые фигурки переставали двигаться и замирали. Навсегда.
Часть флота Красных стала забирать левее, чтобы произвести высадку десанта на свободном участке побережья. Тотчас же из-за мыса вынырнули черные корабли огров, снабженные длинными подводными таранами, и заставили противника принять бой. В редких случаях в ход шли абордажные крючья, но чаще до рукопашной дело все-таки не доходило.
Корабли огров буквально раздирали вражеские суда пополам.
Оторвать от лица бинокль стоило мне огромных усилий. Зрелище было мерзким, ужасным, чудовищным, но все же оно притягивало взор.
Вестланд давал противнику бой. Обе сражающиеся стороны несли колоссальные потери. По сравнению с войной меркла любая гладиаторская битва из числа тех, в которых мне довелось побывать.
Мы все еще находились в резерве, а пехота Вестланда уже умирала на берегу. Выбивающиеся из сил чародеи один за другим покидали небеса, но Ринальдо, находившийся выше прочих, оставался на своем месте. Уже полчаса, как он перестал бросаться во врагов молниями, — возможно, решил устроить себе небольшой перерыв.
Погибли уже тысячи человек, но пока на пляже сражалось только ополчение. Людовик не бросал в бой свои элитные войска, пехоту и тяжелую конницу Хайгардена. Эльфы тоже оставались на своих позициях.
Ринальдо с Людовиком решили, что эльфы должны сражаться верхом. Резерв должен быть мобильным, чтобы он мог вступить в бой на любом участке, где потребуется его присутствие. Определенная логика в этом решении была, но все же песок — далеко не идеальная почва для кавалерийских атак. Хотя, если все будет продолжаться так, как оно идет сейчас, очень скоро песок пропитается кровью и станет куда более плотным.
Гладиаторы на аренах сражаются один на один, двое на двое или группа на группу. Если ты действительно хорош, то тебя выпускают одного против нескольких противников. Но у любого оказавшегося на арене гладиатора есть шанс выжить.
Его жизнь зависит от его силы, скорости, мастерства, и совсем немного — от его везения. А каковы шансы уцелеть у солдата, атакующего в первой линии пехоты, когда перед ним оказываются сотни врагов и он просто не может знать, с какой стороны к нему придет смерть? Насколько должно повезти такому парню, чтобы он дожил до конца боя? Вся его сила и умение ничего не будут стоить, если он пропустит хотя бы один удар из предназначенной ему сотни.
Многие солдаты так и не доживают до настоящей схватки. Их разят стрелы или обломки камней. Люди падают на песок, а товарищи по оружию перешагивают через их тела и идут дальше. Идут вперед, чтобы упасть через несколько шагов. Или через сотню метров.
Большую часть ополчения Вестланда составляла молодежь. Люди постарше либо не годились для боевых действий, либо сумели откупиться от призыва, либо послали вместо себя своих детей и подмастерьев.
Вчерашние крестьяне и ремесленники, прошедшие недельный курс обучения и облаченные в чужие доспехи… какие шансы выжить у этих парней, если даже мне, гладиатору и наемнику со стажем, страшно оказаться посреди этой бойни? Войной, как и любым другим делом, должны заниматься профессионалы, а не эти мальчишки с мечами в руках.
Интересно, армия врага состоит сплошь из добровольцев? Это закаленные в боях ветераны или такие же ребята, как и те, кто им противостоит? На какой-то краткий миг мне даже стало их жалко. Они явились сюда, они грозят нашему континенту огнем и мечом, они стремятся обратить нас в свою веру, а всех несогласных просто убить, но мне стало их жаль. Наверное, те же чувства Ринальдо испытывает ко всем своим врагам.
Милосердие — это слабость. Тот, кто жалеет своих врагов, не жалеет своих солдат и самого себя. Жизнь рядом с Ринальдо сделала меня слишком сентиментальной.
— Бойня, — сказал Доран. С самого начала боя он стал удивительно тихим, таким непохожим на самого себя. — Их потери в десятки раз превосходят наши, так почему же они не отступают?
— Ситуация с потерями изменится, едва они закончат высадку, — сказал Озрик. — Сейчас мы можем топить их корабли и использовать тяжелое оружие. Но как только наши воины перемешаются с вражескими в ближнем бою, нам придется прекратить обстрел, и потери станут равными. Ты все еще хочешь покрыть себя славой на поле брани, сын?
— Уже не очень, — признался Доран.
— Смерть на войне найти куда проще, чем славу, — сказал Озрик. — Посмотри туда и помни об увиденном, когда мы пойдем в бой.
— Ты так говоришь, будто когда-то сам участвовал в чем-то подобном, — сказал Доран.
— Ничего подобного при моей жизни еще не случалось, — сказал Озрик. — И я искренне надеюсь, что больше и не случится.