Фейерверк. Взрыв. Карнавал красок. И переход из состояния почти потустороннего покоя в крайнюю возбужденность происходит очень резко. Можно сказать, мгновенно. Наверное, это очень утомительно для того, кто с ней живет. Но я бы попробовал.
«А без очков вы кажетесь совсем беззащитным…»
Сразу же захотелось спросить: «Почему?», но делать это мысленно было совершенно бесполезно, а вслух оказалось бы невежливым.
— Мы встречались с вами несколько раз, но до сих пор не представлены.
— Считаете, что эту оплошность непременно нужно исправить? Но зачем? Возможно, мы больше никогда и не увидимся.
— В этом-то городе? Не уверен. В Ройменбурге, хочешь того или нет, постоянно натыкаешься на знакомых. Если, конечно, вы здесь не проездом…
— Это мой город.
Фраза прозвучала вполне невинно, разве что, немного кокетливо, и могла означать всего лишь подтверждение моих предположений, но непонятная гордость и нежность, промелькнувшие в интонациях женщины, снова заставили подозревать наличие подтекста. Так обычно матери говорят о своих детях, любимых и беспокойных.
— Тогда разрешите представиться…
Она усмехнулась и скрестила руки на груди, спрятав в складках джемпера озябшие на сыром воздухе пальцы:
— Вы так торопитесь назвать свое имя, что я начинаю бояться.
— Меня?
— Будущего.
— Но почему?
— Знаете, говорят, что чем больше заводишь друзей и знакомых, тем сложнее шагнуть вперед, когда придет время.
— Время чего?
— Выбора, конечно.
— И между чем и чем нам придется выбирать?
— Откуда же я знаю? — Изогнувшись в улыбке, губы стали совсем узкими. — Все провидят только Господь и его пророки, а всем остальным остается выбор… И ни одной лишней минуты на размышления. Жутчайшая несправедливость!
Женщина подошла к секретеру, вытянула карту из колоды, рассыпанной по хрустальной вазе, всмотрелась в поблекший от времени рисунок.
«И никто не уйдет от платы, но ни с кого не возьмут более, чем он может отдать…»
Готов спорить на что угодно, строчка подозрительно похожа на те самые «Откровения»! Спросить? Промолчать? Да что же мне делать, Господи? Подскажи! Наставь неразумное дитя свое!
— Двойка мечей. Любопытно.
— Вы гадаете на Таро?
— Иногда, для собственного удовольствия и развлечения знакомых. Вы спрашивали о выборе? Извольте. Взгляните на эту карту.
Изображение женщины, держащей в руках два обнаженных меча и словно готовящейся к обороне.
Взгляните на эту карту.
Изображение женщины, держащей в руках два обнаженных меча и словно готовящейся к обороне. Но разве можно рассчитывать на победу, если глаза закрыты повязкой? Так ведь невозможно угадать даже, с какой стороны придет опасность.
— И что сие означает?
— То, что в скором времени вы окажетесь между двух огней.
— И мне придется сражаться?
— Кто знает? — Она пожала плечами. — Может быть. Но ведь все мужчины любят сражения.
Ее лицо вдруг потянулось к моему, словно женщина хотела рассмотреть меня как можно внимательнее, приблизилось настолько, что острый аромат дождевой свежести, исходящий от намокших волос, ударил в ноздри и…
Раздался оглушительный чих, причем не мой.
Она отшатнулась, согнувшись в приступе странного булькающего кашля. Ваза, задетая локтем, упала с секретерной доски, слава Господу, не разбилась, потому что пол был покрыт толстым ковром, но карты разлетелись в разные стороны.
— Я… сейчас… соберу…
Женщина присела на корточки и лихорадочно начала сгребать разрисованные бумажные прямоугольники в кучку.
— Что с вами?
— Все хорошо. Все так, как и должно быть.
Павлиний хвост юбки, накрывший ковер. Угадывающаяся под шерстяной тканью плавная линия бедра. Как знакомо… Это уже было со мной, совсем недавно. Но я не хочу снимать с этой женщины покровы. Ни одежды, ни тайны. Словно увидеть чуточку больше, чем дозволено, будет преступлением против чужой свободы, но еще большим грехом станет фантазия, стремящаяся мысленно нарушить запреты. Но вот ведь какой парадокс…
Я не хочу читать ее мысли, даже те самые, обо мне и для меня. Я предпочту слушать ее голос и смотреть в ее глаза.
Как говорил Экклезиаст? Есть время любить и время ненавидеть? Значит, оно еще придет, мое время и ее. Наше.
— Давайте, я помогу!
Мы едва не стукаемся лбами, потянувшись за одной и той же картой, женщина поднимает голову, и я вижу, как отчетливо и быстро припухают веки.
Неужели можно так расстраиваться из-за какой-то вазы и маленького беспорядка?
— С вами точно все хорошо?
— Да… со мной… всегда… плохо бывает с другими… с теми, кто… где-то… там…
Ее рука указала в сторону двери, а когда ладонь снова легла на ковер, грудь женщины задрожала от рыданий.
Никогда не видел такого плача, глубокого, словно выворачивающего человека изнутри. И совершенно сухие глаза. Красные, опухшие, но не проронившие ни слезинки. Но вот рыдания поднялись к горлу и выбрались наружу, обернувшись… Надрывным воем.
Она смотрела прямо на меня и одновременно куда-то дальше, словно ее взгляд умел проходить насквозь. Смотрела, не видя, отдавая все силы и чувства душераздирающему стону, при звуках которого в воображении почему-то рисовался холодный погост и разрытая могила, в которую опускают тяжелый гроб. Должно быть, так воют наемные плакальщицы на похоронах, правда, не могу себе представить, какая сумма денег может заставить настолько искренне горевать.