— Но не только честь. Или я ошибаюсь?
Гельмут потер мизинцем уголок рта и ответил уклончивым:
— Там будет много людей.
— Еще бы!
— Много мужчин, Штайни.
— Почему бы и нет?
— Много старых похотливых богачей.
Ну наконец-то, мгла недоговорок рассеялась под лучами солнца откровенности!
— Боишься, кто-то потянет лапки к Агате?
— Боюсь.
Интересно, почему мы всегда стыдимся первыми честно признаться в своих страхах? Городим чушь, дерзим, лжем, все, что угодно, только бы не сказать прямо: мне нужна помощь в том-то и в том-то. И спросить: «Поможешь?»
— А теперь, может, избавишь меня от догадок и расскажешь все сам? Но прежде… У меня тоже созрел к тебе вопрос. Важный. Ответишь?
— Хм… Попробую.
— Почему ты ходил вокруг да около вместо того, чтобы сразу попросить составить Агате компанию?
Гельмут сжал кружку в широких ладонях:
— Потому что у тебя могли быть другие планы на завтрашний вечер, а я хотел быть уверен.
Только и всего.
— Вообще-то, за вопросы про жен и любовниц можно и по морде схлопотать.
— Ну, это не страшно! Морда у меня большая и крепкая, выдержит.
— Смотря кто бить будет…
— Я тебя разозлил?
Такие вопросы всегда вызывали у меня ощущение собственной острой неполноценности. Кто из нас двоих сьюп, спрашивается? Как Кёне догадывается о нюансах состояния моего сознания, не обладая ни малейшими способностями медиума? По взглядам, жестам и словам? Так на кой черт тогда нужно умение читать мысли? И на кой черт нужны такие, как я, если все, кажущееся тайным, отчетливо заявляет о себе в самых обыденных внешних проявлениях?
— Немного. Но не ты, а вообще. Неважно. Не обращай внимания.
— Нет, если не хочешь, не надо. Не буду просить.
Хочу, не хочу… Какая разница? Вечер все равно свободен, а девушке может понадобиться защита, пусть и от придуманной угрозы, а не от реального положения дел.
— Я схожу с Агатой. Галантным кавалером быть не обещаю, но богатых старичков постараюсь держать на расстоянии от твоей сестры.
Он почти целую минуту вглядывался мне в глаза, словно стараясь понять, искренен я или сдаюсь под натиском обстоятельств, а потом просто сказал:
— Спасибо.
Но полицейские, и в самом деле, остаются собой даже за гробовой доской. В просьбе Гельмута нет ничего непристойного и странного, это верно. Ничего, кроме одного: причины возникновения.
— А почему ты сам не хочешь составить компанию сестре?
— Э… — Второе признание далось Кёне еще труднее первого. — Меня туда и на порог не пустят.
«Лицемерные снобы… Сами, небось, по молодости наделали кучу ошибок, только теперь тщательно это скрывают и морщат носы, когда видят того, кто может догадываться или знать… Нет, мне туда нельзя даже показываться.»
— Из-за твоей… деятельности?
— Угу.
«Жаль, что я не остановился, ведь еще можно было все вернуть, все сделать чинным и благородным… И не пришлось бы сейчас просить чужого человека позаботиться о сестренке. Если бы он знал, как это унизительно… Не для него, для меня. И ведь наверняка думает сейчас: вот дурень, сам виноват в собственных трудностях. Да, виноват. Но я не мог поступить иначе ни тогда, ни сейчас! Потому что я такой, какой есть. И буду оставаться собой, неважно, сколького или скольких это может мне стоить…»
А вот сейчас мне следовало бы встать и съездить Гельмуту по лицу. Нет, не так. Провести серию не смертельных, но болезненных и обидных ударов, сломать нос, разбить губы, рассечь брови. У меня получилось бы, уроки бокса все еще не забыты. Но я остаюсь сидеть на месте, поглаживая прохладный бок пивной кружки.
Почему?
Потому что Гельмут имеет право так думать. И что самое трагичное, он имеет право поступать в полном соответствии с собственными мыслями.
— Хорошо. Значит, завтра?
— Ты не сменил номер?
— Нет, номер прежний.
— Агата созвонится с тобой где-нибудь после обеда, идет?
— Буду ждать звонка.
Он почувствовал холод, накрывший мои мысли. Не знаю, как, но почувствовал, и сморозил еще большую глупость, чем можно было предположить:
— Этот долг останется за мной, Штайни. На всю жизнь. И знаешь…
Я уже догадывался, чем закончится эта логическая цепочка.
На всю жизнь. И знаешь…
Я уже догадывался, чем закончится эта логическая цепочка. Но чтобы облегчить участь Гельмута, спросил:
— Что?
— Если Агата тебе понравится, а ты понравишься ей, я ничего не буду иметь против… В-общем, ты понял.
— Спасибо.
А что еще можно сказать? Как бы то ни было, мне оказана честь: старший брат дал свое благословение нашему возможному совместному будущему. И я даже могу радоваться, потому что троица: «Киндер. Кюхе. Кирхе» свято чтится женщинами рода Кёне, а стало быть, супруга из Агаты получится замечательная. Но во мне упрямства не меньше, чем в моем знакомом, и предлагаемый «династический брак» вызывает отторжение самой мыслью о своем осуществлении. Хотя… Сначала все-таки надо взглянуть на девушку, как советуют мне мои немецкие гены.
Пока я переваривал все услышанное и прочитанное , Гельмут счел свою миссию выполненной:
— Извини, я, и правда, тороплюсь. Куча дел.
— Конечно.
— Останешься здесь?
— Да, допью пиво: жаль бросать на половине.
Он встал из-за стола, дернул губами, словно собирался напоследок сказать что-то важное, но передумал и ограничился привычным: