Очевидно, что речь идет о противопоставлении отдельной личности массовому сознанию. Возможно, даже о противостоянии между конкретным человеком и обществом. Но что это за личность? Она не должна верить ни в ангелов, ни в демонов, что по христианской традиции, которой Иоанна свято придерживалась в жизни, невозможно. Более того, индивидуума, способного оказаться против всего существующего, монахиня не причисляет и к людям. О ком она говорит? Иносказательна ли строфа или имеет строго определенное значение? Все сохранившиеся «Откровения» свидетельствуют о том, что эта женщина обладала здравым, можно сказать, практичным и скупым на фантазии рассудком, а хронисты отмечают, что в бытность Иоанны духовницей она нередко давала королю и его супруге советы, многие из которых помогали Людовику II в успешном управлении государством.
Но в Несвященное писание входят откровения не только Иоанны. Если верить упоминанию в одной из хроник, хранящихся у главы ордена бенедиктинцев, послушницы, разделившие отшельничество со своей наставницей, также оставили после себя некие пророчества. Правда, официальных списков с тех рукописей не обнаружено, а оригиналы либо утеряны, либо хранятся в строжайшей тайне, поскольку, по замечанию хрониста, содержат в себе еще более удивительные и странные вещи, нежели строфы, написанные Иоанной…»
Любопытная история. Значит, монахиня и четверо ее последовательниц? Откровения, пророчества, мистификации… Во всей этой истории меня занимает только одно. Откуда леди Оливии известна строфа из «Откровений»? И герру Грюнбергу, разумеется, тоже. Если то, о чем пишет Дю Латтер, правда, содержание Несвященного писания должно быть интересно только специалистам, углубленно занимающимся изучением религиозных девиаций.
Откуда леди Оливии известна строфа из «Откровений»? И герру Грюнбергу, разумеется, тоже. Если то, о чем пишет Дю Латтер, правда, содержание Несвященного писания должно быть интересно только специалистам, углубленно занимающимся изучением религиозных девиаций. Моя хозяйка в особой любви к церкви и церковникам не замечена, Ханс, как мне всегда казалось, вполне себе равнодушен к справлению христианских обрядов. Но им обоим Несвященное писание не просто знакомо, а похоже, выучено наизусть. М-да, хочется задать несколько вопросов, но… Поищу сначала сам текст. Может, в нем, и правда, найдутся все интересующие меня сведения?
— Добрый день, синьор Роберто.
— О, миа донна! Я счастлив видеть вас всей своей несчастной душой и разбитым сердцем!
— Вы все время шутите, и все время неудачно, — шутливо заметила невидимая мне с моего места женщина.
— Рядом с такой прелестной донной и любой мудрец потеряет рассудок! Ведь правда, синьоре Джек? Скажите ваше веское слово!
Я перегнулся через подлокотник, чтобы на пути взгляда не стояли шкафообразные редуты, и вынужден был мысленно подтвердить наблюдение, со всей непосредственностью озвученное Аньяри, потому что…
Сегодня на ее лице не было ни очков, ни слез.
***
— Как поживает мой заказ?
Роберто развел руками с нарочито сокрушенным видом:
— Пока ничего определенного, миа донна. Местонахождение все еще не установлено, но по последним сообщениям, примерно восемь дней назад их видели в окрестностях Ройменбурга: официантка из придорожного кафе обслуживала супружескую пару. Одну минутку, миа донна, я принесу отчет за прошедшую неделю!
— А я пока просушу плащ.
Что может послужить для начала беседы лучше, чем вопрос о погоде?
— На улице пошел дождь?
— К сожалению, — мягко улыбнулась женщина. — Но что еще можно ожидать осенью от этого города? Частые всхлипывания — самый безобидный вариант. И можно лишь надеяться и верить, что они не перейдут в рыдания.
Под мокрым плащом обнаружились темный, довольно бесформенный джемпер и болотно-зеленая длинная юбка, расклешенная за счет клиньев из клетчатой ткани. Добавить к этому сапожки на низком каблуке, и получилась бы типичная хозяйка фермы где-нибудь в Йоркшире, раз в год с неожиданной оказией выбравшаяся в центр графства. Но стоило перевести взгляд на гордо поднятый узенький подбородок, как любые сравнения с провинциалкой из воображения безвозвратно улетучивались.
— Я вам не мешаю?
— Нисколько. — Книга, давно и без сожаления захлопнутая мной, отправляется обратно в шкаф. — Я уже собирался уходить.
Женщина обвела немного рассеянным взглядом «блошиный рынок» Аньяри.
— Вы бываете здесь, потому что вам нравятся предметы старины?
В ее вопросе чувствовался подтекст, очень глубокий и очень личный. Как если бы сама она причисляла себя к антикварным вещам и хотела расставить точки в общении сразу и навсегда. Наверное, мне следовало соврать, разразиться восторженной речью в адрес лавки и ее хозяина, блеснуть познаниями в искусстве эпохи Возрождения или классицизме, но огромные темные глаза того необыкновенного вида, про который поэты любят говорить: «бездонный», не заслуживали быть обманутыми.
— По работе.
— Какое совпадение! Меня сюда привели тоже деловые интересы.
Она ожидала совсем другого ответа, ожидала с напряженным нетерпением, но получив то, что я смог дать, словно одновременно с разочарованием испытала облегчение.
Странная женщина. Некрасивая, невысокая, угловатостью облика даже немного напоминающая обезьянку. Но Господь мой, как же она хороша!
Облако волос, слегка смоченных недавно начавшимся дождем, распадается на отдельные пряди, и те, что успели потяжелеть от воды, приникли к гладкому лбу и крадучись спускаются по скулам вниз. Незагорелая, но вовсе не бледная кожа, легкий румянец на щеках. Когда женщина молчит, контуры губ и других черт кажутся совсем мягкими и слегка размытыми, как на любимых моим отцом портретах кисти Гейнсборо, но стоит ей заговорить, лицо оживает, наполняется энергией, завораживает. И кажется, будто без общения незнакомка не существует, будто, находясь в одиночестве, она не знает, зачем живет, а стоит хоть кому-то начать разговор…