— Ты не веришь в ее способности?
Ханс упер затылок в стену и издал долгий протяжный то ли всхлип, то ли вой:
— Да причем тут… Считаешь, я нарочно выбрал ту пикантную рекламу?
— Скажешь, нет?
— Не скажу. Но я преследовал совсем иную цель, чем видится тебе. «Не смогла ответить… воспитание не позволило…» Чушь! Медиумы стоят в стороне от морали, и ты прекрасно это знаешь. Почему же воспитание стыдливо молчит, когда девица посещает чужие головы?
Прав, чертяка. Все мы лезем плохо вымытыми руками в хрупкое, как первый ледок, человеческое сознание, копаемся там, безжалостно выдергиваем то, что потребуется и не чувствуем ни малейших угрызений совести.
— Она привыкнет. Или научится.
Грюнберг покачал головой:
— Ошибаешься. Хочешь объясню, почему?
Ну, раз уж ко мне снизошли, грех не воспользоваться случаем:
— Буду признателен.
— Учти, я разжевываю все это только потому, что некоторые вещи ты не способен понять самостоятельно. Если провести аналогию, можно сказать, у тебя нет базиса для перевода с одного языка на другой. И не будет. Природный медиум рождается со своим даром, Джек. Да, сначала он проявляется слабо, а может и вообще не давать о себе знать до определенного возраста, но все равно: на протяжении долгого времени мы подсознательно привыкаем к своим способностям.
И как правило, начинаем читать чужие мысли раньше, чем понимаем, что именно делаем. Обычно полное осознание наступает в период от двенадцати до четырнадцати лет, но у отдельных «талантов» и гораздо раньше. И вот тогда происходит что-то вроде ломки, во время которой происходит своеобразный естественный отбор: часть медиумов навсегда связывает чтение мыслей с сильнейшим страхом, а часть — с чувством безраздельной власти. Как можно догадаться, и первые, и вторые не годятся для нормальной работы.
— Какое же место ты отводишь Еве?
— Может, дослушаешь сначала? — огрызнулся Ханс. — Параллельно с осознанием происходит и психологическое принятие дара. То есть, либо ты привыкаешь к мысли о том, что твои действия по определению аморальны, либо…
— Теряешь внутреннюю свободу.
— Ну, не так категорично, но в целом, вывод верный.
Любопытненько. Передо мной подобной проблемы не стояло, потому что я изначально планировал использовать открывающиеся возможности для работы. Выражаясь пафосно, для служения обществу. А что должен был чувствовать подросток, например, воспитанный в строгих правилах и вдруг осознавший, что постоянно совершает преступление против неприкосновенности чужих мыслей? Глубокий шок, самое меньшее. И далее, конечно, встает нелегкий выбор: постараться подавить свои способности, а если не получится, тщательно скрывать. Или, ударившись в другую крайность, пользоваться ими, наплевав на моральную подоплеку происходящего.
Если упростить окончательно, медиум может либо принимать свою исключительность, как данность, либо стыдиться ее. А в случае Евы…
— Значит, то, что девушка не смогла произнести несколько слов, свидетельствует о ее зажатости?
Меня удостоили еще одного хлопка:
— Бинго!
— Кстати, твоя ассистентка тоже не решилась повторить текст. Видимо, ее ты экзаменовал другими способами?
— Другими, не другими… — Грюнберг провел ладонью по стене, посмотрел на покрывший кожу беловатый налет и скривился, но отряхивать пиджак не стал. — Провалить можно кого угодно, было бы желание.
— А самый страшный грех фроляйн Цилински, конечно же, состоит том, что ее курировал я?
Ханс довольно улыбнулся:
— Вот видишь, какой ты сообразительный! Не жди, извиняться не буду. Выдастся удобный случай, снова сделаю то же самое. И еще, Джек.
Тут он сделал внушительную паузу, глядя мне прямо в глаза.
— Пойми, наконец: ВСЕ не могут быть Избранными.
— О чем ты? — удивленно переспросил я, действительно пребывая в некотором ступоре от услышанного.
— Неужели требуется дополнительное разъяснение?
Представь себе, требуется. Потому что фразу Грюнберга можно понять, например, так:
— Дали о себе знать твои нацистские предки?
Ханс удрученно качнул головой:
— Это твоя больная тема, да?
Не моя. Мамина. Хотя Дагмара никогда не рассказывала мне о моих родственниках по материнской линии и их жизненных путях, любые упоминания событий последней войны заставляли черты решительного лица напряженно каменеть. А я вполне солидарен с мамой в ее чувствах. Вернее, по привычке вскидываюсь, стоит только кому-то задеть струны старых воспоминаний.
— Посмотри на мир, Джек. Он эволюционирует, какие-то виды животных продолжают существование многие века, какие-то исчезают полностью. То же происходит и с целыми человеческими нациями.
То же происходит и с целыми человеческими нациями. Это законы природы, а не моя прихоть.
— Выживет сильнейший?
— Не обязательно. Выживет достойнейший, причем, спеша предупредить очередную вспышку твоего рыцарского рвения, уточняю: достойность эта будет определяться вовсе не нами, а…
— Высшими силами?
Грюнберг переступил, перенося вес тела на другую ногу.
— Может быть. Хотя, я бы их так не называл. Скорее, «имеющие возможность влиять». Улавливаешь ключевое слово?
Он меня доведет своей привычкой вынуждать всех собеседников искать расставленные в многозначительных фразах акценты!