— Возможность?
— Нет. «Имеющие», вот что самое главное.
— Но тот, кто располагает могуществом, не удержится, чтобы не испробовать его в деле.
— В яблочко! Только в соседнее, — торжествующе хохотнул Грюнберг. — Не может удержаться от соблазна только тот, кто не пробовал соблазн на вкус. А мне думается, наш мир уже достаточно стар и мудр, по крайней мере, для того, чтобы не устраивать потоп, когда нужно полить грядку.
Может быть, он и прав, надменный зануда Ханс. Но мне все еще хочется верить в благодать, доступную всем. Каждому.
— Значит, в светлое будущее доберутся не все?
— Увы. И первыми, кто сойдет с дистанции, будут рыцари в сверкающих доспехах. Такие, как ты, Джек.
— Пророчишь мне смерть?
— Ничуть. Но рыцари всегда бросаются на защиту слабых и обиженных, а потому гибнут чаще и в больших количествах, чем те, кому, и в самом деле, следовало бы избавить мир от своего существования.
— Что-то не припоминаю за собой особого рыцарства.
Лицо Грюнберга вытянулось от непритворного изумления:
— А экзамен? Вступился за несчастную «жертву» злого профессора. Классика!
— Ээээ… — Не хочется врать по мелочам, поэтому признаюсь, как на духу: — Я не спасал Еву. Я воевал с тобой.
— Знаю, знаю! Но, что характерно, боевые действия ты начал, только когда помощь понадобилась другим.
— Я слишком ленив, чтобы трепыхаться просто так. И люблю публичное признание своих заслуг.
Ханс покровительственно похлопал меня по плечу:
— И это оставляет тебе некоторую надежду на спасение от неурочной гибели! Ладно, мне пора. До свидания. И следи за своими доспехами: они могут выдержать только ограниченное количество ударов.
Доспехи, значит? Не беспокойся, они у меня еще толком ненадеванные! И если уж речь зашла о сказках, легендах и прочих чудесах…
— Задержись ненадолго.
— С какой стати?
— Хочу кое-что спросить.
— Рассчитываешь получить ответ?
— Питаю на сей счет скромные надежды.
Он остановился, наверняка, скорчил десяток недовольных гримас, но все-таки повернулся ко мне:
— Спрашивай.
— Тебя когда-нибудь гипнотизировали?
Ханс внимательно вгляделся в мое лицо, видимо, стараясь понять, шучу я или нет, но поскольку и снаружи, и внутри не нашел ничего, кроме предельной серьезности, нехотя признался:
— Было дело.
— На что это похоже?
— Странный вопрос, Джек.
Неужели возникли проблемы?
— Нет, просто хочу сравнить ощущения.
— На тебя пытались влиять?
— Может быть. Именно поэтому и спрашиваю.
Брови Грюнберга хмуро сдвинулись.
— Приятного точно ничего нет. Ты теряешь контроль, в зависимости от мастерства гипнотизера все происходит плавно или рывками, но в любом случае чувствуешь что-то вроде тошноты и головной боли. До той минуты, пока не перестаешь сопротивляться, конечно.
— А если в это время пробовать читать мысли того, кто воздействует?
— Пустое занятие. Гипнотизер обычно не думает ни о чем постороннем, потому что сосредоточен на наблюдении за реакциями объекта, и во внешнем потоке его сознания ты не найдешь связных фраз, только заготовки.
То есть, образы, не нуждающиеся в словесном описании, поскольку они давно уже выучены и натренированы практически на бессознательном уровне, уровне тела. Понятно.
— Но их общий фон будет заметен?
— Разумеется. Именно от него твоя голова и начнет нещадно болеть.
— А эха не возникает?
— Откуда? Разве что, в отдельные мгновения, если внешнее проявление совпадет с заготовкой.
Значит, гипноза и правда, не было. Осталось решить, радоваться по этому поводу или огорчаться.
— А бывает так, что начинаешь думать именно то, что слышишь?
— То есть?
— Представь ситуацию. С тобой лично или с аудиторией разговаривает человек, и ты начинаешь думать именно так же, как он говорит. В отдельные моменты даже теми же словесными конструкциями. Но никакого насилия над сознанием нет, или влияние попросту не ощущается. Словно это твои собственные мысли, только ты до поры, до времени не подозревал о их наличии в голове.
Вот теперь могу записать очко в свою пользу: шея Грюнберга заметно вытянулась. Сам я раньше не становился свидетелем сего чуда, но по Коллегии ходили сплетни, что такое телодвижение — признак крайнего удивления блюстителя чистоты и нравственности.
— Твои собственные…
Он потянулся к узлу несуществующего галстука, и только нащупав пальцами собственное горло, а не шелковистую ткань, понял, что ведет себя странновато, и опустил руку.
«И раздастся глас тихий, и внемлют ему все, даже от рождения лишенные слуха, и бросит он семя в людские головы, и взрастет то семя, и принесет плоды, и плодонося, пожрет почву, в которую брошено…»
Странный речитатив. Очень тревожный. От него почему-то стало холодно и одновременно бросило в пот. Причем не меня одного.
— Ханс?
Грюнберг посмотрел на меня исподлобья:
— Постарайся избегать таких ситуаций, Джек. Особенно если точно знаешь, кто их создает.
— О чем ты думал? Что это? Цитата? Откуда?
— Если интересно, поищи Несвященное писание, Джек. Там есть ответы на все вопросы, которые ты задал и еще задашь.
— Несвященное? Но…
— Все. Мне пора.
— До свидания. — Я проводил взглядом его удаляющуюся спину и не удержался, чтобы завистливо не заметить вполголоса: — И все-то обо всем ты знаешь… Прямо мистер Мозг какой-то!