— Итак, что ты хотел показать?
— О, нечто совершенно великолепное! Нечто восхитительное и, как мне кажется, способное заинтересовать вас, а в вашем лице и салон.
Он удалился вглубь комнаты, заставленной предметами мебели, принадлежащих, по меньшей мере, четырем разным эпохам, и заговорщицки поманил меня пальцем из-за шкафа, по всей вероятности принадлежавшего последнему кайзеру.
— Идите сюда!
На откидной доске шикарного секретера живого места тоже, что называется, не было: пепельницы, портсигары, вазочки, мраморные глыбы письменных наборов, шкатулки и прочая дребедень, среди которой отчетливо выделялась картонная коробочка, единственная не покрытая заметным слоем пыли.
— Вот! У меня просто нет слов. Лучше, если вы посмотрите и выскажете свой вердикт.
— По поводу изящества этой бумажной тары?
Голова Роберто закачалась из стороны в сторону, как у китайского болванчика:
— Конечно, нет, синьоре! Откройте ее и взгляните сами!
Я взвесил коробочку на ладони. Спешить с открытием почему-то не хотелось. То ли настойчивость Роберто смущала, то ли заставляло нервничать странное ощущение, которое вещица производила на меня лично. Картонные стенки были настолько пропитаны восхищением Аньяри, что мне поневоле становилось стыдно заглядывать внутрь: что, если там и правда, лежит нечто прекрасное, а я не смогу увидеть эту красоту? Но тянуть время бессмысленно.
Картонные стенки были настолько пропитаны восхищением Аньяри, что мне поневоле становилось стыдно заглядывать внутрь: что, если там и правда, лежит нечто прекрасное, а я не смогу увидеть эту красоту? Но тянуть время бессмысленно. Нужно решиться и убрать крышку, чтобы… Восхититься, как и предсказал хозяин антикварной лавки.
Коробочка оказалась заполнена очень тонкой стружкой, в какой обычно перевозят хрупкие предметы, а из ее середины, словно из уютного гнездышка, на меня смотрела женщина.
Женское лицо в обрамлении коротких локонов и мелких цветов, сплетенных в подобие венка. Само по себе оно не было красивым или хотя бы привлекательным: самые обычные черты, чуть суховатые, немного неправильные, но поражало не это, а умиротворенное спокойствие, буквально наполняющее каждую линию. Мастер, несомненно, создавал свое творение с натуры, потому что женщина казалась близкой и земной, но ему словно удалось скрестить жизнь с вечным покоем, потому что зрачки, едва намеченные в дереве медальона легкими прикосновениями резца, видели что-то большее, нежели мир вокруг, а губы были чуть удивленно и в то же время всепонимающе приоткрыты.
— Разве это не чудо? — выдохнул Роберто, и сам уставившийся из-за моего плеча на содержимое коробочки.
— Чудо. Ты был совершенно прав.
— Он сказал, что у него есть еще четыре таких медальона, а скоро будет готов шестой.
— Кто он?
— Талантливый человек, весьма талантливый! Он совсем недавно связался со мной и предложил посмотреть некоторые работы. Не все из них заслуживали внимания, особенно те, которые он сам называл старыми, но когда я увидел это… Нет, у меня просто нет слов! Вы часто заказываете мне небольших размеров амулеты, ладанки и прочее, а что скажете насчет такой вещицы?
Заманчиво. Невероятно заманчиво. Медальон и сам по себе, без стараний леди Оливии, наверняка, сможет осчастливить человека одним только созерцанием. А если его еще и в руки взять…
— Позволишь?
— Все, что угодно, синьоре!
Я достал деревянное личико из гнездышка стружки и положил на ладонь. Интересно, кем была эта женщина для скульптора? Возлюбленной? Родственницей? Безымянной натурщицей? Или…
«Как спокойно ты спишь… Спи, спи вечно… Как бы я хотел сделать твои глаза закрытыми, но ты и тогда никак не хотела опускать веки! Так и не закрыла, дрянь, все смотрела и смотрела… Но теперь ты оставишь меня в покое, сама уйдя в вечность. Все, чем ты причиняешь мне боль, я запру в этой деревяшке!..»
Или жертвой.
Я едва подавил желание отшвырнуть медальон в сторону. Под прекрасным ликом пряталось что-то мерзкое, гадливое и грязное.
По первому впечатлению можно утверждать, что неизвестный мне мастер убил свою натурщицу. И возможно, до того, как приступил к резке по дереву. Но точно так же можно констатировать элементарную экзальтированность, свойственную многим людям искусства или с рождения обладающим особым складом психики, или успешно воспитавшим в себе чрезмерную эмоциональность и склонность к преувеличению.
Четко можно сказать только одно: женщину, изображенную на медальоне, мастер ненавидел.
— Беллиссима! — Новый виток восторга Роберто вызвал во мне невольное отвращение, но было бы невежливо давать волю чувствам.
В конце концов, хозяин магазина ни в чем не виноват, а работа… Работа неоспоримо чудесная и талантливая.
— Я поговорю с леди Оливией и сообщу ее решение.
— Только постарайтесь не думать слишком долго, синьоре.
— Только постарайтесь не думать слишком долго, синьоре.
Никогда не любил спешки, и замечание Аньяри вызвало не слишком вежливый вопрос:
— Почему?
— Этот человек сказал, что задержится в городе еще на два-три дня, а потом уедет.
Не вижу, как отъезд из города способен помешать вести переговоры, в наше-то время, испорченное благами научно-технического прогресса. Впрочем, неизвестный скульптор, как и любой другой человек, может обладать своими странностями и предубеждениями против самых обыденных вещей и ситуаций.