Герб катайев — желтый лук, перекрещенный с черным копьем, на клейме же у них было лишь изображение нацеленного налево лука.
Самое эффектное знамя, пожалуй, было у паравачей — сотканное из золотых нитей с нанизанными на них драгоценными камнями изображение головы и рогов боска. Клеймо паравачей представляло из себя символический рисунок головы боска — полукруг, опирающийся на перевернутый равнобедренный треугольник.
Клеймо паравачей представляло из себя символический рисунок головы боска — полукруг, опирающийся на перевернутый равнобедренный треугольник.
Элизабет Кардуэл в шкуре ларла, босая, шла рядом, придерживаясь за стремя Камчака. Ни Тенчики, ни Дины с нами не было. Вчера вечером за невероятную сумму в сорок золотых монет, четыре каийлы и одно седло Камчак продал Тенчику обратно Альбрехту. Это была одна из самых высоких цен, когда-либо заплаченных кочевником за рабыню. Я решил, что Альбрехту, по-видимому, очень недоставало его верной Тенчики; высокая цена, которую ему пришлось заплатить за девушку, стала ещё более вызывающей, когда Камчак принялся выказывать деланное изумление тому, сколько кассар способен отдать за рабыню; Камчак рычал от смеха, бил себя по колену, потому что слишком уж очевидной была заинтересованность Альбрехта в этой девушке, всего-навсего рабыне: связывая её запястья и надевая ей ошейник, Альбрехт ворчливо бранил её. Она же смеялась и бежала рядом с его каийлой, плача от радости. Я даже заметил, что девушка пыталась прижаться головой к его меховым сапогам.
Дину, хотя она и была всего-навсего рабыней, накануне утром я усадил в седло перед собой и, развернув каийлу, поехал в сторону Тарии. Когда вдали показались блестящие белые стены города, я опустил её на траву. Она озадаченно взглянула на меня:
— Зачем ты меня сюда привез? — спросила она.
Я показал вдаль.
— Это Тария, твой город.
— Ты хочешь… — тихо спросила она, — чтобы я побежала «в честь города»?
Она имела в виду жестокое развлечение молодежи кочевников, которые иногда, схватив прямо в лагере какую-нибудь из тарианских рабынь и забросив в седло, везли её в степь. Ссадив её где-нибудь неподалеку от стен её родного города, они приказывали бежать, а сами в это время раскручивали бола. Эта жестокая затея называлась «бегом в честь города».
— Нет, — ответил я ей, — я привел тебя сюда, чтобы освободить.
Девушка задрожала и уронила голову.
— Я твоя, я и так твоя, — сказала она, глядя в траву, — не будь таким жестоким.
— Нет, — ответил я, — я привез тебя сюда, чтобы оставить.
Она посмотрела на меня и отрицательно покачала головой.
— Я так хочу, — сказал я.
— Но почему?
— Потому, что я так хочу, — повторил я.
— Я чем-то не угодила тебе?
— Ничего подобного.
— Почему же ты меня не продашь?
— Не хочу.
— Но ведь ты продал бы боска или каийлу?
— Да.
— Почему не Дину?
— Не хочу.
— Я дорого стою, — напомнила девушка. И это было правдой — она просто констатировала факт.
— Ты стоишь больше, чем ты думаешь, — ответил я ей.
— Не понимаю, — сказала она.
Я порылся в кошельке на поясе и дал ей золотую монету.
— Возьми это и поезжай в свою Тарию, найди свой дом и будь свободна.
Внезапно она разрыдалась, потом упала на колени у лап каийлы, зажав золотую монету в левой руке.
— Если это тачакская шутка, — прокричала она, убей меня сразу!
Я спрыгнул с седла каийлы, преклонил колени рядом с ней и обнял, прижимая её голову к своему плечу.
— Если это тачакская шутка, — прокричала она, убей меня сразу!
Я спрыгнул с седла каийлы, преклонил колени рядом с ней и обнял, прижимая её голову к своему плечу.
— Нет, — сказал я Дине, — я не шучу, ты свободна.
Она посмотрела на меня со слезами на глазах.
— Тачаки девушек никогда не освобождали, никогда.
Я встряхнул её за плечи и поцеловал.
— Ты, Дина из Тарии, свободна. — Я взобрался в седло. — Или ты хочешь, чтобы я доехал до стен Тарии и перебросил тебя через них?
Она рассмеялась сквозь слезы.
— Нет! — сказала она. — Нет!
Тарианка вскочила на ноги и внезапно поцеловала мою ногу.
— Тэрл Кэбот! — вскричала она. — Тэрл Кэбот!
Все словно озарилось вспышкой молнии. Я понял, что она выкрикнула мое имя, как могла его выкрикнуть только свободная женщина. Она и была ею — свободной женщиной, она была ею — Дина из Тарии.
— О, Тэрл Кэбот! — смеялась и плакала Дина, нежно глядя на меня. — Но сохрани меня ещё на день, ещё чуть-чуть!
— Ты свободна.
— Но я послужу тебе, — сказала она. Я улыбнулся.
— Здесь нет шеста.
— О, Тэрл Кэбот! — вспыхнула она. — Зато здесь вся равнина Тарии!
— Степь народов фургонов — ты это имела в виду?
Она рассмеялась.
— Нет, — сказала она, — равнина Тарии.
— Наглая ты девица, — констатировал я.
Она уже стаскивала меня с седла, и, не прекращая целоваться, мы улеглись в мягкие, душистые волны весенней травы прерии…
Когда мы поднялись, я издалека заметил двигающихся в нашем направлении всадников на высоких тарларионах.
Дина ещё не заметила их; казалось, что она очень счастлива, да что там — я тоже был счастлив вместе с ней. Внезапно на её лице изобразилась тревога, она подняла руки к лицу, закрывая рот.
— Ой, — сказала она.
— В чем дело? — спросил её я.
— Ведь я не могу в Тарию идти. — Глаза её совершенно неожиданно для меня наполнились слезами.