Груда трупов по ту сторону фургонов могла облегчить наступающим проход через баррикады, и по моему приказу измученные тачаки бросились растаскивать мертвые тела животных и людей.
Мы едва успели расчистить пространство, как по сигналу рога на нас ринулась новая волна всадников с копьями наперевес. Четырежды атаковали паравачи в разных местах, четырежды нам удалось их атаки отбить.
Наши отряды были почти уничтожены, считанные воины не имели серьезных ранений. За два дня сражений едва ли уцелела хоть четверть людей из тех двух тысяч, что привели мы с Гарольдом.
— Смотрите! — вдруг выкрикнул лучник, указывая на другой холм.
Там, на вершине выстраивались новые отряды, во главе каждого из них развевались знамена боевых сотен или тысяч.
— Это — главные силы паравачей, — сквозь зубы выговорил Гарольд, — нам конец.
Я бросил взгляд на цепь изодранных, окровавленных фургонов — все, что осталось от баррикады, и на горстку измученных, израненных людей, которые, пользуясь кратковременной передышкой, растянулись в изнеможении на траве. Между ними, разнося воду и перевязывая раны тем, кому это ещё могло хоть как-то помочь, ходили свободные женщины тачаков и даже несколько рабынь. Кто-то из воинов затянул «Песню Голубого Неба», и её подхватили другие. «Пусть умру я, — звучал над прерией её припев, — но останутся навсегда боски, трава и небо».
Вместе с Гарольдом мы стояли на дощатом полу полусгоревшего фургона. Отсюда было хорошо видно перемещение всадников и движение знамен в рядах паравачей.
— Мы сделали все, что могли, — произнес Гарольд.
— Да, — ответил я. — Мне тоже так кажется.
Затрубили боевые рога неприятеля.
— Ну, удачи!.. — промолвил Гарольд.
Я пожал ему руку.
— Спасибо! И тебе удачи, Гарольд!
Вновь протрубили боевые рога, и огромными полукружьями на нас медленно двинулись нескончаемые полчища паравачей. С каждым шагом набирая скорость, на нашу баррикаду надвигались, подобно смертоносным серпам, шеренги животных, всадников, выставивших вперед копья. Жалкие остатки наших отрядов напряженно всматривались в приближавшихся воинов. По команде передние цепи всадников в шлемах и с копьями наперевес перешли на рысь. Усиливающийся топот тысяч каийл становился все более частым, все отчетливей слышался пронзительный визг животных, бряцанье оружия и скрип кожаных подпруг.
— Слушай! — вдруг крикнул Гарольд.
Я не слышал ничего нового, кроме жуткого, бешено нарастающего грохота приближающейся смерти.
Но в следующее мгновение я различил доносящиеся откуда-то издалека слева и справа от меня звуки боевых рогов!
— Боевые рога! — завопил Гарольд.
— Ну и что? — Я с безнадежностью подумал о том, сколько же здесь ещё паравачей.
Во весь опор с копьями наперевес на нас мчались всадники врага.
Во весь опор с копьями наперевес на нас мчались всадники врага.
— Смотри! Смотри! — кричал Гарольд, указывая то направо, то налево.
У меня во рту пересохло от страха. С обеих сторон бесконечным черным потоком в долину стекались новые полчища.
Я горько подумал о том, что это, вероятнее всего, моя последняя битва.
— Смотри! — кричал Гарольд.
— Я вижу, — ответил я ему, — что это меняет?
— Да смотри же! — истошно завопил он, прыгая на месте от возбуждения.
Я поднял глаза и с замиранием сердца внезапно все понял.
Громкий крик радости вырвался из моей груди слева, впереди выкатывающихся из-за холма тысяч всадников развевалось знамя с желтым луком на полотнище, а справа во главе летевших во весь опор воинов на каийлах полоскался в воздухе штандарт с бола!
— Катайи! — орал Гарольд, сжимая меня в объятиях. — Кассары!
Лишившись дара речи, я только и мог, что потрясенно наблюдать со своего места, как стремительной атакой сметаются фланги паравачей и огромные клинья кассаров и катайев, словно тиски, быстро сжимают вражеское войско. Мне показалось, что небо потемнело — тысячи стрел черным дождем просыпались на обезумевших, смявших свои ряды, безуспешно ищущих пути к отступлению врагов.
— Мы могли бы помочь, — заметил Гарольд.
— Конечно! — воскликнул я.
Гарольд ухмыльнулся:
— Вам, коробанцам, как горожанам, такое приходит на ум не сразу.
Я развернулся к тачакам:
— Разбирай повозки! В атаку!
В тот же миг веревки, связывающие повозки, были перерублены, и, оглашая степь боевым кличем тачаков, навстречу паравачам ринулись наши уцелевшие воины — жалкие остатки некогда могучего отряда. Глядя на них, можно было предположить, что в бой идут хорошо отдохнувшие, полные сил люди.
Еще до конца дня мне удалось встретиться с убаром катайев Хакимбой и Конрадом, убаром кассаров.
Мы обнялись на поле брани как братья по оружию.
— У нас — свои повозки, — заявил Хакимба, — и все же все мы — народы фургонов, кочевники.
— Так же как и мы, — произнес Конрад.
— Я только жалею, — сказал я, — о том, что послал гонца к Камчаку, — теперь он небось оставил Тарию и спешит сюда.
— Нет, — успокоил меня Хакимба, — мы отослали гонцов в Тарию, как только снялись с места, так что Камчак в курсе, он все узнал куда раньше вас.
— И о нас тоже, — кивнул Конрад, — мы тоже решили, что лучше держать его в курсе дел.
— А вы неплохие ребята, — ухмыльнулся Гарольд. — Но теперь и вы в состоянии войны с паравачами.