Но загадка тем не менее оставалась, и я должен был её разрешить.
И ответ на нее, возможно, будет найден в Тарии.
В настоящее же время я, конечно, буду продолжать работу. Я постараюсь — ради Миска — отыскать яйцо и возвратить его в Сардар. Подозреваю, хотя и плохо представляю себе, каким именно образом, что эта загадка как-то связана с моей миссией.
— Что бы вы сделали, — спросил я Камчака, — если бы считали, что это послание действительно поступило от Царствующих Жрецов?
— Ничего, — мрачно ответил Камчак.
— В таком случае вы подвергли бы себя большой опасности, — заметил я. — И себя, и свои стада, и людей.
И Камчак, и я отлично знали, что неповиновения Царствующие Жрецы не прощают. Их месть способна стереть с лица земли целые города и народы. Их мощи, насколько мне известно, достаточно даже для уничтожения целых планет.
— Я знаю, — ответил Камчак.
— Тогда почему же? — спросил я.
Он посмотрел на меня и усмехнулся:
— Потому что мы с тобой держали землю и траву.
Мы с Камчаком и Катайтачаком посмотрели на Элизабет Кардуэл.
Я понимал, что после того, как её допрос окончен, она выполнила свое предназначение. Больше узнать от неё ничего не удастся. Она, должно быть, и сама это почувствовала, поскольку, хотя и продолжала стоять неподвижно, выглядела беспредельно напуганной.
Страх читался в её широко раскрытых глазах, в напряженно изогнутой спине, в легком дрожании приоткрытых губ. При сложившихся обстоятельствах она не представляла собой никакой ценности. Внезапно, совершенно не осознавая, что она делает, девушка, дрожа всем телом, сложила руки на груди и уронила голову на брошенную ей под ноги шкуру ларла.
— Пожалуйста, — взмолилась она, — не убивайте меня!
Я перевел её слова Камчаку и Катайтачаку.
— Ты будешь со всем возможным старанием исполнять любое желание тачаков? — обратился к ней Катайтачак.
Я перевел девушке его вопрос.
С ужасом в глазах она подняла голову и заглянула в суровые лица пленивших её людей.
— Нет, — покачала она головой. — Нет!
— На кол ее! — приказал Катайтачак.
Два стоящих у входа в палатку охранника рванулись к девушке, подхватили её за руки и подняли над полом.
— Что они хотят со мной сделать? — закричала она.
— Собираются посадить тебя на кол, — пояснил я.
Девушка забилась в истерике.
— Нет! — запричитала она. — Ну, пожалуйста, отпустите меня, отпустите, прошу вас!
Моя рука сама потянулась к рукояти меча, но Камчак легким жестом остановил меня.
Девушка забилась в истерике.
— Нет! — запричитала она. — Ну, пожалуйста, отпустите меня, отпустите, прошу вас!
Моя рука сама потянулась к рукояти меча, но Камчак легким жестом остановил меня. Он обернулся к Катайтачаку.
— Она, кажется, согласна служить тачакам верой и правдой, — заметил он.
Катайтачак снова окинул девушку сумрачным взглядом.
— Ты будешь со всем возможным старанием исполнять любое желание тачаков? — повторил он свой вопрос.
— Да, — захлебываясь слезами, пробормотала девушка. — Я буду с удовольствием делать все, что тачаки мне прикажут!
Я перевел её слова Катайтачаку и Камчаку.
— Узнай у нее, — обратился ко мне Катайтачак, просит ли она у нас милости позволить ей быть рабыней тачаков?
Я довел его вопрос до сведения девушки.
Из глаз её снова хлынули слезы.
— Да, — рыдая, выдавила она из себя. — Я прошупрошу вас позволить мне быть рабыней тачаков.
Интересно, не вспомнился ли ей в эту минуту тот странный незнакомец с землистым лицом и неестественно зелеными глазами, что осматривал её взглядом опытного оценщика, перед которым она с таким вызовом продемонстрировала свою женственность и красоту, не подозревая о том, что он проверяет лишь, годится ли она, чтобы носить тарианский ошейник.
Как он, должно быть, повеселился бы, увидев её сейчас стоящей на коленях перед этими варварами, в браслетах наручников, с низко склоненной головой, умоляющей этих кочевников оставить её у себя рабыней! Когда она думала об этом, как, должно быть, разрывалось её сердце от боли и унижения, поскольку только теперь она в полной мере осознала, что тот человек, несомненно, знал о том, что её ожидает. Как, должно быть, он потешался в душе над её нелепыми проявлениями ущемленной женской гордости, над убогим кокетством девчонки в скромном платье, судьба которой в это мгновение всецело находилась в его руках!
— Я принимаю её просьбу, — сообщил Катайтачак и, кивнув ближайшему охраннику, распорядился: Принеси ей мяса.
Охранник спустился с помоста и через минуту вернулся с ломтем жареного мяса.
Катайтачак жестом приказал подвести дрожащую девушку поближе. Охранники подхватили её под руки и опустили в двух шагах от него.
Катайтачак взял принесенный ломоть мяса и протянул его Камчаку. Тот откусил от него приличный кусок и в свою очередь протянул ломоть девушке.
— Ешь, — сказал я ей.
Элизабет Кардуэл взяла мясо обеими руками, скованными тонкими прочными цепями, и, низко опустив голову, так что упавшие волосы закрыли ей лицо, принялась машинально есть мясо.
Она, как обычная рабыня, приняла мясо из рук Камчака, кочевника.
Теперь она принадлежала ему.
— Я — кейджера, — едва слышно произнесла она, закрывая лицо руками. — Кейджера! Кейджера!