Я скакал на полной скорости и не потерял ни удара сердца. Даже если бы, по счастью, мне удалось достигнуть времени Альбрехта, Элизабет все равно будет принадлежать кассарам, поскольку Конрад имел явное преимущество перед Камчаком. Разумеется, бьыо опасно приближаться к бегущей девушке на полном скаку, потому что если она попробует резко увильнуть в сторону, то придется притормозить каийлу и развернуть её. Но я мог рассчитать бег Дины: два раза влево, один раз вправо, поэтому я направил каийлу на полной скорости к точке, которая казалась обязательной точкой встречи между Диной и бола. Я был удивлен простотой её схемы и даже поражен, как могло случиться, что такая девушка, которую никак не могли поймать менее чем за тридцать два удара, сорок раз достигала копья.
Я уже собирался освободить бола в следующий удар сердца каийлы, когда девушка предприняла свой очередной рывок налево.
Я вспомнил её самоуверенность, презрение, с которым она смотрела на меня. Ее искусство, должно быть, отточено, а чувство времени просто великолепно.
Рискуя всем, я освободил бола, бросив его не влево, куда она рванулась, но направо, и был точен в своем расчете. Я услышал испуганный крик, когда кожаные ремни опутали её бедра, икры и лодыжки, в мгновение связав их. С трудом снизив скорость, я пролетел мимо девушки, развернул каийлу и сразу же пустил её в полный галоп назад. Я увидел великое удивление на лице Дины. Руки её ещё были свободны, она все ещё инстинктивно пыталась сохранить равновесие… В следующее мгновение она упала в траву, подъехав, я схватил девушку за волосы и бросил в седло. Вряд ли она понимала, почему это так быстро случилось, когда обнаружила себя моей пленницей.
Каийла уже набрала полную скорость, а Дина висела на луке седла. Моя каиила влетела в круг, и я как раз закончил узлы на путах. Я бросил Дину к ногам судьи.
— Время?! — крикнул Камчак.
Судья испуганно вздрогнул, будто не мог поверить собственным глазам. Он отнял ладонь от бока стоящей каийлы.
— Семнадцать, — прошептал он.
Толпа молчала, затем внезапно, как будто ударил гром, она начала кричать и аплодировать.
Камчак хлопал по плечам Конрада и Альбрехта, выглядевших весьма пораженными.
Я посмотрел вниз на Дину из Тарии. Гневно глядя на меня, она стала дергаться, извиваться в путах, переворачиваясь на траве.
Судья дал ей возможность заниматься этим несколько минут, затем изучил путы.
— Девка связана надежно, — сказал он.
Толпа ответила взрывом криков и аплодисментов: она состояла в основном из тачаков, которые были крайне довольны увиденным, однако я заметил, что даже немногочисленные кассары и паравачи были едины в своих восторгах.
Элизабет Кардуэл подпрыгивала, хлопала в ладоши.
Я посмотрел опять на Дину, лежащую у моих ног, прекратившую борьбу.
Я распутал бола с её ног.
Кайвой я разрезал ремни на её лодыжках, и она встала на ноги.
Она повернулась лицом ко мне, одетая в кейджер, со все ещё связанными за спиной запястьями.
Я прикреплял бола обратно к седлу.
— Кажется, бола-то я сохранил, — сказал я.
Она попыталась освободить запястья, но не смогла, разумеется, сделать это.
Затем я взял Дину из Тарии за плечи и некоторое время с удовольствием наслаждался своим выигрышем. Поскольку она досадила мне, состоявшийся поцелуй был поцелуем господина и рабыни; впрочем, я был терпелив, и поэтому одного поцелуя было недостаточно. Я не удовлетворился, пока вопреки желаниям Дины не почувствовал, что девушка под моими руками поняла, что я победил.
— Хозяин, — сказала она, её глаза заблестели.
Она слишком устала, чтобы бороться с ремнями на запястьях.
Со смачным шлепком я прогнал её к Альбрехту, который сердито кончиком копья срезал ей путы.
Камчак и Конрад захохотали. И вместе с ними многие в толпе. Впрочем, к моему удивлению, Элизабет Кардуэл казалась разъяренной. Она надевала свои меха. Когда я взглянул на нее, она сердито отвернулась.
Я не понял, какая муха её укусила.
Разве я её не спас? Разве не были очки между Камчаком и мной, Конрадом и Альбрехтом теперь равны? Разве не была Элизабет к концу состязания в безопасности?
— Счет ничейный, — сказал Камчам-состязание закончено. Победителя нет.
— Согласен, — сказал Конрад.
— Нет, — сказал Альбрехт.
Все посмотрели на него.
— Пика и тоспит, — сказал он.
— Состязание закончилось, — сказал я.
— Выигрыша не было, — запротестовал Альбрехт.
— Это правда, — сказал Камчак.
— Победитель должен быть, — сказал Альбрехт.
— Я на сегодня наездился, — сказал Камчак.
— Я тоже, — сказал Конрад. — Пошли вернемся к нашим фургонам.
Альбрехт указал копьем на меня.
— Я вызываю тебя, — сказал он. — Копье и тоспит.
— Мы закончили с этим, — сказал я.
— Живая ветвь! — выкрикнул Альбрехт.
Камчак втянул воздух.
Некоторые из толпы начали кричать:
— Живая ветвь!
Я оглянулся на Камчака. В его глазах я прочитал, что вызов должен быть принят.
В его глазах я прочитал, что вызов должен быть принят. В этих делах я должен быть тачаком.
За исключением вооруженной схватки копье и тоспит с живой ветвью — наиболее опасный спорт народов фургонов.
В этом состязании для мужчины стоит его собственная рабыня. Это почти то же самое состязание, что и поддевание тоспита с ветви, за исключением того, что фрукт держит во рту девушка, которую могут убить, если всадник промахнется или она испугается и дернется.