Обидно же, подвывал я. Сколько ждали, сколько надеялись, за
что боролись…
Фарфуркис немедленно дал нам разъяснение. Он снова напомнил, что
времена волевых решений окончательно и бесповоротно миновали. Раньше
работа административного органа еще могла в отдельных случаях строиться на
эмоциональной основе, без учета реальных требований народа. Теперь же в
связи с внедрением социологии мы всегда можем объективно сказать, что
более, а что менее необходимо. Вы же грамотные люди! Если на дело подано
сорок заявок, значит, это важно, нужно и особо перспективно для науки. Я
лично всегда удивлялся, зачем вам, товарищ Ойра-Ойра, какой-то дикий
спрут. Я, конечно, не вмешивался, я не специалист, но априорное ощущение
совершенной ненужности этого спрута для большой науки никогда меня не
покидало. И теперь я вижу, что я был прав. Во всей нашей огромной науке вы
— единственный человек, кому понадобился этот спрут. С другой стороны,
скажем, дух Наполеона — это безусловно нечто важное, необходимое для
науки, что и подтверждается количеством поданных заявок…
Роман сокрушенно разводил руки, ронял на грудь повинную голову и
каялся во всем. Мы все каялись, кто как умел, но толку от этого покаяния
для Тройки, если не считать морального удовлетворения, не было никакого.
Фарфуркис, конечно, выстроил дела в очередь, но при всем, при том
полусотня однозаявочных дел по-прежнему продолжала висеть у Тройки на шее,
угрожая сорвать план и вызвать нарекания народа. И вдруг осененный
Выбегалло перестал твердить свое французское заклинание и сказал, что…
эта… молоды они, конечно, еще, до арбитража им еще расти и расти, и до
серьезных дел тоже, а вот нет ли средства, значить, приспособить их
как-нибудь к этим малым делишкам, к этим крокодилам, клопам, пришельцам
всяким… Пусть бы поработали, опыта бы поднабрались… Только неясно вот,
как это нам лучше провентилировать…
Наступила тишина. Мы замерли. Тройка раздумчиво переглядывалась.
Фарфуркис листал записную книжку, в глазах у Хлебовводова, словно слабый
огонек разума, замерцала надежда. Лавр Федотович терпеливо ждал
предложений. Протекла минута, другая… и вот нечто прошелестело в
воздухе. Где-то лязгнула дверь сейфа, затрещала и смолкла пишущая машинка,
пахнуло затхлой канцелярщиной, и странный, бесплотный голос прошептал:
«Подкомиссию бы…»
— Грррм? — сказал Лавр Федотович.
— Да-да! — подскочил Фарфуркис.
— Вер-рна! — возликовал Хлебовводов.
Лавр Федотович поднялся.
— Выражая общее мнение, — провозгласил он, — предлагаю создать из
присутствующих здесь представителей Подкомиссию по малым делам в
количестве четырех человек с правом предварительной рационализации и
утилизации малых дел.
Подкомиссия подчиняется непосредственно председателю
Тройки. Куратором Подкомиссии назначается товарищ Фарфуркис, председателем
Подкомиссии — товарищ Привалов, как наиболее проверенный и активный
представитель. Предлагаю товарищу Привалову доложить мне план работы
Подкомиссии в понедельник в девять ноль-ноль. Другие предложения есть?
Вопросы есть?
У меня были вопросы, у меня было множество вопросов и десятки
предложений. Но Эдик и Роман мощным заклинанием Пинского-младшего
парализовали мои конечности, а грубый Корнеев с размаху залепил мне уста
Печатью Молчания Эйхмана-Ежова.
— Выражая общее мнение, — продолжал Лавр Федотович, — предлагаю
товарищу Выбегалле в трехдневный срок разобрать и составить опись вновь
поступивших заявок. Ответственный товарищ Хлебовводов. Предлагаю
коменданту колонии товарищу Зубо завести новые дела в соответствии с
поступившими заявками. Ответственный — товарищ… э-э… полковник.
Товарищу Фарфуркису предлагается установить очередность дел и подготовить
предварительные соображения по арбитражу. Другие предложения есть? Нет…
На этом объединенное заседание Тройки и Подкомиссии по малым делам
объявляю закрытым. Предлагаю Подкомиссии удалиться и приступить к
исполнению своих обязанностей.
Поскольку я все порывался избавиться от Печати Молчания
контрзаклинанием Израэля-Жукова, магистры сочли за благо превратить меня в
три букета сирени и трансгрессироваться прямо в наш номер. Там я получил
обратно свой естественный облик, способность двигаться и способность
говорить.
И я говорил.
Когда я выдохся, Корнеев сказал:
— Ну и грубиян ты, Сашка. А я-то думал, ты у нас тихий, воспитанный.
— Нехорошо, нехорошо, — подтвердил Роман. — Да еще при посторонних…
Только теперь я заметил, что в номере, кроме нас, находятся еще двое
молодых людей, судя по всему — младших научных сотрудников.
— Ну как? — спросил один из них с жадностью. — Выгорело?
— О да! — сказал Роман. — Разрешите представить вам председателя
Подкомиссии по малым делам товарища Привалова. Александр Иванович, это
представители, — мелочь всякая, крокодилы им там нужны, клопы и так
далее… А вот не угодно ли вам, Александр Иванович, начать заседание? Что
нам тратить народное время?
И я понял, что тратить народное время действительно не имеет никакого
смысла. Я забрался с ногами на Витькину койку, упер руки в колени и
оглядел всех мертвенным взглядом.
— Грррм, — сказал я. — Выражая общее мнение, предлагаю
рационализировать дело номер девяносто семь, именуемое Черный Ящик, и
передать его присутствующему здесь Привалову А.