А он
через неделю жеребенка приносит — раз! Скрывается без следа — два! И еще
пять мешков овса как корова языком слизнула… Вот тебе и мерин. А ты мне
тут толкуете — неизвестно, мол, возможно, не обнаружено… Как дети,
ей-богу!
— Да-да! — решительно сказал Фарфуркис. Я тоже не удовлетворен. Это
не работа, знаете ли. Коменданту простительно, но вы, товарищ Выбегалло,
меня удивляете.
Выбегалло принял перчатку.
— Чем? Чем же это я вас удивляю, товарищ Фарфуркис? — осведомился он.
— Неубедительно составленным описанием, товарищ Выбегалло, вот чем! —
сказал Фарфуркис.
— Отписка, а не описание получилась у вас, — добавил Хлебовводов. —
Такое описание и я могу составить.
Тогда Выбегалло задрал бороду, плотоядно оглядел зарвавшихся
критиканов, поддернул манжеты и принялся потрошить.
Оказалось, что высокой науке, которую он здесь имеет честь
представлять, не впервой отстаивать интересы народа от нападок профанов и
дилетантов. Се пенибль ме селя фе дюбьен. [Это тяжко, но это полезно] Он,
профессор Выбегалло, связанный с народом пуповиной общего происхождения,
никогда не считал для себя зазорным лично разоблачать происки и отражать
наскоки. Он, профессор Выбегалло, считает своим долгом напомнить здесь
некоторым отдельным товарищам, что наша наука не терпит очковтирательства,
фактосочинительства и припискомании. Он, профессор Выбегалло, как человек,
может понять желание товарища Хлебовводова, чтобы дело номер шестьдесят
четыре прилетело к нам, скажем, из ФРГ. Тогда бы товарищ Хлебовводов мог с
легкой душой составить себе небольшой политический капиталец, явившись
инициатором передачи этого дела в совсем иные инстанции. Понятно ему,
профессору Выбегалле, и желание товарища Фарфуркиса, чтобы дело было
определенно признано веществом. Тогда бы товарищ Фарфуркис имел
возможность отфутболить это дело в геологоразведочный институт и
высвободить себе таким образом некоторое количество народного времени для
сомнительных похождений, не свидетельствующих о его высоком моральном
уровне. Но наука в его, профессора Выбегаллы, лице с гневом отвергает
столь безответственные методы работы с необъясненными явлениями. Если
наука не имеет достаточно данных для утверждения, что дело номер
шестьдесят четыре прибыло к нам, скажем, из ФРГ, то она, наука, на вопрос
«Было ли дело за границей?» прямо и недвусмысленно отвечает: вероятно.
Если для определения вещественности или существенности дела у науки не
хватает фактов, то она, наука, не разводя парадности и шумихи, четко и
предельно точно идентифицирует дело как «неизвестное существо, в скобках,
возможно, вещество». Присутствующий здесь Лавр Федотович подтвердит, что
давно прошли времена очковтирательства, фактосочинительства и
припискомании и что напрасны попытки отдельных членов Тройки повернуть
колесо истории вспять.
Присутствующий здесь Лавр Федотович подтвердит, что
давно прошли времена очковтирательства, фактосочинительства и
припискомании и что напрасны попытки отдельных членов Тройки повернуть
колесо истории вспять. Ле марьяж се фо дан ле сье [Браки совершаются на
небесах].
Поддавшись воздействию корпоративного духа, мы с Эдиком громко
зааплодировали. Выбегалло раскланялся и сел.
Препарированный и выпотрошенный Хлебовводов счел в таких условиях за
благо отступить на исходные позиции, с коих он вновь принялся преданно
глядеть на Лавра Федотовича. Хитроумный же Фарфуркис не сдавался. Тяжко
страдая от полученных ран, он все же нашел в себе силы зайти с фланга и
нанести ответный удар.
— Я хотел бы только подчеркнуть, — веско сказал он. — что мы не
юннаты, что мы ответственность несем, что обязанность наша — рассматривать
объекты необъясненные, а нам здесь предлагают к рассмотрению объект
фактически неизвестный. Согласно же инструкции, — продолжал он, возвысив
голос, — метод работы с неизвестным объектом должен быть принципиально
иным, поскольку неизвестный объект может, в частности, оказаться
самовозгорающимся, взрывчатым, ядоопасным или даже антропофагическим. Вот
почему я категорически против рассмотрения дела сейчас, когда среди нас
находится Лавр Федотович, жизнь которого представляет слишком большую
ценность для того, чтобы мы имели право ею рисковать.
Все взгляды устремились на Лавра Федотовича. Лавр Федотович долго
молчал, опустив веки, и дымил «Герцеговиной Флор». Затем он произнес:
— Народ…
— Да! Да! — подхватил Фарфуркис. — Вот именно!
Однако Лавр Федотович словно бы и не слышал этого восклицания. Он
поднес к глазам бинокль и несколько минут рассматривал по очереди
коменданта и Выбегаллу. Спокойствие, с которым оба они ожидали
начальственного решения, видимо, удовлетворило его.
— Народ ждет от нас подвига, — произнес он наконец, опуская бинокль.
— Пусть дело войдет, товарищ Зубо.
Комендант засеменил к двери в приемную, а Лавр Федотович между тем
извлек из портфеля противогазовую маску и положил ее на стол перед собой.
Комендант быстро вернулся, держа обеими руками большую стеклянную
банку с делом номер шестьдесят четыре. Лицо у него было отчаянное, и мы с
Эдиком его сразу поняли. Во-первых, банка была из-под соленых огурцов,
максимум на пять литров, и куда девались остальные пять литров пришельца,
было непонятно. Во-вторых, дело номер шестьдесят четыре было отчетливо
синее, а вовсе не бурое, как следовало из описания. Ну, сейчас начнется,
подумал я. И началось.
Комендант еще не поставил банку на демонстрационный стол, как
Фарфуркис отчаянно вскрикнул, выхватил из папки описание и впился в него
глазами.