— Меня он тоже давеча снимал, — ревниво сообщил Клоп. — При помощи
микронасадки, между прочим. Я думаю, что это в связи с моим заявлением.
— Вряд ли, — сказал Федя. — Это потому, что коменданта запугали, и он
потребовал, чтобы Найсморк всю Колонию переснял по второму разу. На всякий
случай.
— Сплетня! — сказал Клоп. — Просто я подал заявление, чтобы Тройка
приняла меня завтра вне всякой очереди и обсудила одно мое предложение.
— Какое? — спросил я.
— А вот это уже никого не касается, — высокомерно заявил Клоп. —
Завтра услышите. Я полагаю, товарищ Амперян будет завтра присутствовать на
утреннем заседании?
— Будет, — сказал я.
— Превосходно, — сказал Клоп. — Я очень уважаю товарища Амперяна, а
завтрашнее заседание обещает стать историческим.
— Сомневаюсь, — сказал лениво Спиридон. — Сомневаюсь я, чтобы с
Говоруном могло быть связано что-нибудь историческое. Тебя уже один раз
вызывали в прошлом году, ничего исторического не обнаружили и в решении
записали, помнится: «Клоп говорящий, необъясненного явления собой не
представляет, в компетенцию Тройки не входит, лишить пищевого довольствия
и койки в общежитии…»
— Это неправда! — крикнул Говорун. — Это дурак Хлебовводов предлагал.
А Лавр Федотович не утвердил! Я был, есть и остаюсь необъясненным
явлением! Что ты в этом смыслишь? Или, может быть, ты способен объяснить
взлеты моей мысли, мои порывы, мою печаль при восходе ненавистного солнца?
Если хочешь знать, будь я обыкновенным клопом…
— Будь ты обыкновенным клопом, — с усмешкой сказал Спиридон, — тебя
бы уже давным-давно раздавили!
— Молчи, людоед! — взвизгнул Говорун, хватаясь за сердце. — Трясина
ты холодная, бессовестная! Тысячу лет прожил, ума не нажил! Хам! По морде
тебе давно не давали!
— Товарищи, товарищи! — сказал Федя, удерживая за талию Клопа,
который, размахивая кулаками, рвался в бассейн. — Говорун, вы же там
утонете… Спиридон, я вас прошу, извинитесь… Вы действительно были
бестактны! Вы же знаете, как Говорун относится к таким намекам…
Спиридон возразил, что он только констатировал очевидный факт и что
он готов дать удовлетворение любому, кто будет утверждать, будто он сказал
неправду. Говорун лягался, брызгал слюной и орал. Тогда я разозлился и
потребовал, чтобы они немедленно прекратили склоку, иначе я упеку Говоруна
на двое суток в спичечный коробок, а в бассейн накидаю марганцовки. Это
подействовало. Буяны, конечно, утихомирились не сразу и некоторое время
продолжали оскорблять друг друга, но в конце концов Спиридон процедил
сквозь зубы что-то вроде «Виноват, переборщил», Говорун всплакнул, сказал,
что в последнее время он что-то совсем изнервничался, и они пожали друг
другу руки в знак примирения.
— Ну вот и прекрасно, — сказал просиявший Федя. — А теперь, я думаю,
мы можем пойти пройтись.
— А теперь, я думаю,
мы можем пойти пройтись. Все вместе. Правда?
Выяснилось, что все «за». Федя тут же сбегал за тачкой и напихал в
нее мокрого сена. Мы с Говоруном поднатужились, выволокли Спиридона из
бассейна и свалили его в сено, а сверху прикрыли мокрым мешком. Спиридон
смущенно кряхтел и торопливо извинялся, когда ему наступали на щупальца. В
тачке он устроился поудобнее, прикинул, каково ему будет озирать
окрестности, и сообщил, что вполне готов.
В дверях павильона нас встретил сторож, свояк коменданта товарища
Зубо. Он направлялся к бассейну, волоча за собой по земле дохлую собаку.
Лицо у него было красное до багровости, он пошатывался, пахло от него
водкой и луком.
— Спиридон Спиридонович! — прохрипел он. — Куда же это вы не евши?
Комендант заругается!
Спиридон сунул ему в руку небольшую жемчужину.
— Это тебе за беспокойство, голубчик, — сказал он. — А ужин занеси и
оставь там где-нибудь, я вернусь и поужинаю.
— Это можно, — прохрипел сторож, разглядывая жемчужину, покачиваясь и
непроизвольно приседая, чтобы сохранить равновесие. — Это пожалуйста…
Оч-чень мы вами бла-адарны, Спиридон Спиридонович…
По дороге к набережной мы встретили Эдика, и я познакомил его со
Спиридоном. Вежливый Эдик сказал спруту несколько комплиментов, и они
разговорились было о необычайных размерах гигантских мегатойтисов и о
прирожденной властности их взора, но тут ревнивый Говорун подхватил Эдика
под руку и с криком: «Пардон, товарищ Амперян! Одну минуточку, небольшая
консультация!..» — увлек его вперед. Тем не менее Спиридон развеселился,
овладел общим разговором и рассказал несколько забавных историй из жизни
спрутов. Очень смешной получилась у него история о том, как несколько
молодых, неопытных мегатойтисов выследили подводную лодку и сговорились на
нее напасть, приняв за большого кашалота; как они долго ползали по
железной палубе и все подбадривали друг друга мужественными возгласами:
«За дыхало его, братва! За дыхало!» Мы много смеялись над этой мастерски
рассказанной историей, пока не выяснилось, что смеемся мы все по разным
причинам. Я смеялся над глупыми мегатойтисами, Эдик — тоже; Спиридон
хохотал, представляя себе, как перепугалась команда подводной лодки; Федя
смеялся от радости, что всем весело и никто ни с кем не ссорится (Федя
истории не понял, он решил, что подводная лодка — это просто затонувшая
рыбачья шлюпка); Говорун же смеялся потому, что его осенила гениальная
идея, не имеющая никакого отношения к рассказу. Он отказался сообщить нам
эту идею, но я понял, в чем дело: полчаса спустя, когда мы шли по главной
улице и возле гостиницы задержались, чтобы проститься с утомившимся Эдиком
и заодно полить Спиридона из шланга, Говорун безразличным тоном попросил
меня напомнить, в каком номере проживает этот дурак Хлебовводов. Я
напомнил, и Клоп тотчас же распрощался, сказавши, что у него, к сожалению,
неотложное свидание.