Он доверительно сообщил нам,
что социология все более властно вторгается в жизнь, как в научную, так и
в административную. Невозможно теперь работать по старинке, невозможно
выносить произвольные решения о рационализации, не опираясь на
социологические наблюдения. Времена волюнтаризма кончились и не вернутся.
Отныне и впредь каждое мудрое решение нашего глубокоценимого руководителя,
нашего — я не боюсь этого слова, но поймите меня правильно — вождя, будет
подтверждено необходимыми социологическими данными, как то: цифрами,
графиками, анкетами и вычислениями.
Затем слово забрал себе Лавр Федотович. Он рассказал о новых задачах
вверенной ему Тройки, вытекающих из возросшего ее авторитета и возросшей
ее ответственности. Лавр Федотович предложил присутствующим развернуть еще
более непримиримую борьбу за повышение трудовой дисциплины, против
бюрократизма, за высокий моральный уровень всех и каждого, за здоровую
критику и здоровую самокритику, против обезлички, за укрепление
противопожарной безопасности, против зазнайства, за личную ответственность
каждого, за образцовое содержание отчетности и против недооценки
собственных сил. Народ нам скажет спасибо, если эти задачи мы станем
выполнять еще более активно, чем раньше. Народ нам не простит, если эти
задачи мы не станем выполнять еще более активно, чем раньше. Какие будут
конкретные предложения по организации работы Тройки в связи с
изменившимися условиями?
Я не без злорадства наблюдал, как было туго с конкретными
предложениями. Сначала Хлебовводов по привычке размахнулся и предложил
взять на себя повышенные обязательства, например, чтобы в связи с
возросшим авторитетом Тройки комендант товарищ Зубо обязался бы увеличить
свой рабочий день до четырнадцати часов, а научный консультант товарищ
Выбегалло отказался бы от обеденного перерыва. Однако это партизанское
решение не встретило энтузиазма. Напротив, оно встретило яростный отпор
названных лиц. Отгремела короткая перепалка, в ходе которой выяснилось,
между прочим, что Тройке предстоит до истечения отчетного года рассмотреть
еще пятьдесят три старых дела и, по всей вероятности, столько же новых.
Более того, положение чрезвычайно осложнялось тем обстоятельством, что на
каждое новое дело была не одна, не две, а десятки заявок и все на бланках,
и все с авторитетными подписями, так что к хлопотам по рационализации и
утилизации добавлялись еще теперь заботы по арбитражу. Далее случайно
обнаружилось, что Тройка выполнила план прошлого года всего на шестьдесят
два процента, а план минувшего полугодия — лишь на тринадцать процентов, и
кроме того комендант мстительно напомнил Хлебовводову о существовании
богатейшей залежи отложенных дел двух-, трех- и четырехлетней давности.
Только теперь, по-видимому, Тройка осознала, наконец, в какой
глубокой луже она оказалась в связи со своим возросшим авторитетом.
В
распоряжении Тройки было два очевидных выхода. Первый — увеличить штат
человек на десять. Однако этот выход был лишь кажущимся выходом. Даже
Хлебовводов понимал, что увеличение и без того раздутого штата может
привести только к увеличению сроков прохождения дел за счет
непропорционального увеличения количества болтовни и пререканий. Что же
касается второго выхода, то с ним высунулся самый слабонервный из всей
компании: профессор Выбегалло. Он предложил передать часть дел некоей
Двойке в составе пяти человек, заседающей в городе Харахото и занятой
рационализацией всего лишь одного необъясненного явления — электрического
червяка олгой-хорхоя. Лучше бы Выбегалло сидел себе тихо да копался в
бороде, не высовывался бы, не малодушничал, не бросал бы тень и не делал
бы попыток разбазаривать возросший авторитет Тройки… Когда с ним было
покончено, он уже больше не высовывался. Он только икал и повторял одну и
ту же французскую фразу: «Мон шер си ву кондуизезиси ком у себя дома
вуфинире тре маль» [Мой дорогой, если вы будете здесь вести себя, как
дома, вы кончите очень плохо]. Вот тут и наступила кульминация кризиса,
которой, как видно, дожидались мои магистры.
Роман Ойра-Ойра поднялся и, скромно потупив глаза, сообщил, что
присутствующие здесь представители, посоветовавшись между собой, решили
предложить уважаемой Тройке посильную помощь, а именно — взять на себя
арбитраж по делам, на которые поступило больше десяти заявок. Это идущее
из глубины сердца альтруистическое предложение было встречено штыками и
картечью. Больше и откровеннее всех орал Хлебовводов. Много вас тут таких,
орал он. Арбитраж им подавай, видишь ты. Молод еще академиками
распоряжаться! Небось, покуда у нас авторитет не возрос, сидел в уголку и
хихикал, а теперь прилетел на готовенькое, да еще на самый лакомый кусок
зуб точит. Арбитраж ему, понимаешь ты, чтобы академики перед ним на задних
лапках ходили! Нет, браток, не будет по-твоему. Не перед тобой они будут
ходить…
— Грррм, — произнес, выражая общее мнение, Лавр Федотович. — Какие
будут еще предложения?
Выступил Фарфуркис и предложил установить твердую очередность дел в
соответствии с количеством поданных заявок. Народ не может больше мириться
с хронологической очередностью. Смешно разбирать дело, на которое подана
лишь одна заявка, но давно, раньше дела, на которое подано сорок заявок,
но недавно…
По-видимому, все шло по плану, потому что магистры немедленно и
одновременно взвыли. А как же мой Клоп, плакался Эдик. О, мой спрут
Спиридон, стонал Роман. Несправедливо, старых клиентов зажимаете, мрачно
рычал Витька. Обидно же, подвывал я. Сколько ждали, сколько надеялись, за
что боролись…
Фарфуркис немедленно дал нам разъяснение. Он снова напомнил, что
времена волевых решений окончательно и бесповоротно миновали.