—
Оставляю вас дежурным по лагерю. Во-первых, костер. Костер не должен
гаснуть всю ночь. Во-вторых, к завтраку Лавр Федотович предпочитает свежую
рыбу, молоко и… э-э… лесные ягоды. Скажем, земляника, малина… Это на
ваше усмотрение. В случае тревоги будите меня.
Он встал на четвереньки и ловко нырнул в палатку, увлекая за собой
председательский портфель. И уже через секунду тишина нарушилась на диво
спевшимся хором носоглоток: Лавр Федотович вел басы, Хлебовводов
подтягивал звучным тенором, а Фарфуркис, выбирая паузы, врывался в них
прерывистым дискантом.
— Так землянику или малину? — спросил безответный Федя.
— Кукиш с маслом, — сказал я. — Какого черта? Ничего не понимаю.
Откуда они взялись? Где ребята?
Федя растерянно улыбнулся и пожал плечами.
— Не знаю, — пробормотал он. — Странно как-то… — Он помолчал. —
Нет, пойду все-таки малинки соберу, — сказал он и ушел в темноту.
— Может быть, кто-нибудь объяснит мне все это? — громко спросил я.
Но Говоруна на пеньке уже не было. Сквозь носоглоточный хор я слышал,
как он осторожно бродит в палатке, ступая по спящим, и потихоньку
мурлычет: «Хочу быть дерзким, хочу быть смелым…»
Никто не ответил на мой вопрос. Только из омута донесся до меня
скрежещущий смех Спиридона.
8
Утреннее солнце, вывернув из-за угла школы, теплым потоком ворвалось
в раскрытые настежь окна комнаты заседаний, когда на пороге появился
каменнолицый Лавр Федотович и немедленно предложил задернуть шторы. Народу
это не нужно, объяснил он. Сейчас же следом за ним появился Хлебовводов,
подталкивая впереди себя полковника. Полковник разбитым голосом выкрикивал
команды и комментировал их, а Хлебовводов приговаривал: «Ладно, ладно
тебе, развоевался…» Когда мы с комендантом задернули шторы, на пороге
возник Фарфуркис. Он что-то жевал и утирался. Невнятной скороговоркой
извинившись за опоздание, он разом проглотил все недожеванное и завопил:
— Протестую! Вы с ума сошли, товарищ Зубо! Немедленно убрать эти
шторы! Что за манера отгораживаться и бросать тень?
Возник крайне неприятный инцидент, и все время, пока инцидент
распутывался, пока Фарфуркиса унижали, сгибали в бараний рог, вытирали об
него ноги и выбивали ему бубну, Выбегалло, как бы говоря: «Вот злонравия
достойные плоды!» — укоризненно качал головой и многозначительно
поглядывал в мою сторону. Потом Фарфуркиса, растоптанного, растерзанного,
измолоченного и измочаленного, пустили униженно догнивать на его место, а
сами, отдуваясь, опуская засученные рукава, вычищая клочья шкуры из-под
когтей, облизывая окровавленные клыки и непроизвольно взрыкивая, расселись
за столом и объявили себя готовыми к утреннему заседанию.
— Грррм, — произнес Лавр Федотович, бросив последний взгляд на
распятые останки.
— Следующий! Докладывайте, товарищ Зубо.
Комендант впился в раскрытую папку скрюченными пальцами, в последний
раз глянул поверх бумаги на поверженного врага налитыми глазами, в
последний раз с оттяжкой кинул задними лапами землю и, только втянув жадно
раздутыми ноздрями сладостный аромат разложения, окончательно успокоился.
— Дело семьдесят второе, — забарабанил он. — Константин
Константинович Константинов двести тринадцатый до новый эры город
Константинов планеты Константины звезды Антарес…
— Я бы попросил! — прервал его Хлебовводов. — Ты что это нам читаете?
Ты это нам роман читаете? Или водевиль? Ты, браток, анкету нам
зачитываете, а получается у тебя водевиль.
Лавр Федотович взял бинокль и направил на коменданта. Комендант сник.
— Это, помню, в Сызрани, — продолжал Хлебовводов, — бросили меня
заведующим курсов повышения квалификации среднего персонала, так там тоже
был один — улицу не хотел подметать… Только не в Сызрани, помнится, это
было, а в Саратове… Ну да, точно, в Саратове! Сперва я там школу
мастеров-крупчатников укреплял, а потом, значит, бросили меня на эти
курсы… Да, в Саратове, в пятьдесят втором году, зимой. Морозы, помню,
как в Сибире… Нет, — сказал он с сожалением, — не в Саратове это было. В
Сибире это и было, а вот в каком городе — вылетело из башки. Вчера еще
помнил, эх, думаю, хорошо было там, в этом городе…
Он замолчал, мучительно приоткрыв рот. Лавр Федотович подождал
немного, осведомился, есть ли вопросы к докладчику, убедился, что вопросов
нет, и предложил Хлебовводову продолжать.
— Лавр Федотович, — прочувствованно сказал Хлебовводов. — Забыл,
понимаете, город. Ну забыл, и все. Пускай он пока дальше зачитывает, а я
покуда вспомню. Только пускай он по форме, пускай пункты называет и не
частит, а то ведь безобразие получается…
— Продолжайте докладывать, товарищ Зубо, — сказал Лавр Федотович.
— Пункт пятый, — прочитал комендант с робостью. — Национальность…
Фарфуркис позволил себе слабо шевельнуться и сейчас же испуганно
замер. Однако Хлебовводов уловил это движение и приказал коменданту:
— Сначала. Сначала! Сызнова читайте!
— Пункт первый, — сказал комендант. — Фамилия…
Пока он читал сызнова, я с беспокойством думал о ребятах, почему они
не пришли вчера в лагерь, почему их нет сейчас на заседании, неужели
работы оказалось так много…
— Херсон! — заорал вдруг Хлебовводов. — В Херсоне это было, вот
где… Ты давайте, продолжайте, — сказал он вздрогнувшему коменданту. —
Это я так, вспомнил… — Он сунулся к уху Лавра Федотовича и, млея от
смеха, принялся ему что-то нашептывать, так что черты товарища Вунюкова
обнаружили тенденцию к раздеревенению, и он был вынужден прикрыться от
демократии обширной ладонью.