Фамилия: Машкин. Имя: Эдельвейс. Отчество:
Захарович…
— С каких это пор он Машкиным заделался? — брюзгливо спросил
Хлебовводов. — Бабкин, а не Машкин! Бабкин Эдельвейс Петрович. Я с ним
работал в одна тысяча девятьсот сорок седьмом году в Комитете по молочному
делу. Эдик Бабкин, плотный такой мужик, сливки очень любил… И, кстати,
никакой он не Эдельвейс, а Эдуард. Эдуард Петрович Бабкин…
Лавр Федотович медленно обратил к нему каменное лицо.
— Бабкин? — произнес он. — Не помню… Продолжайте, товарищ Зубо.
— Отчество: Захарович, — дергая щекой, повторил комендант. — Год и
место рождения: тысяча девятьсот первый, город Смоленск. Национальность…
— Э-дуль-вейс или Э-доль-вейс? — спросил Фарфуркис.
— Э-дель-вейс, — сказал комендант. — Национальность: белорус.
Образование: неполное среднее общее, неполное среднее техническое. Знание
иностранных языков: русский — свободно, украинский и белорусский — со
словарем. Место работы…
Хлебовводов вдруг звонко шлепнул себя по лбу.
— Да нет же! — закричал он. — Он же помер!
— Кто помер? — деревянным голосом спросил Лавр Федотович.
— Да Бабкин этот! Я же как сейчас помню — в одна тысяча девятьсот
пятьдесят шестом году помер он от инфаркта. Был он тогда финдиректором
Всероссийского общества испытателей природы, пришел, значит, в свой
кабинет, сел и помер. Так что тут какая-то путаница.
Лавр Федотович взял бинокль и некоторое время изучал коменданта,
потерявшего дар речи.
— Факт смерти у вас отражен? — осведомился он.
— Христом богом… — пролепетал комендант. — Какой смерти?.. Да
почему же смерти?.. Да живой он, в приемной дожидается…
— Одну минуточку, — вмешался Фарфуркис. — Вы разрешите, Лавр
Федотович? Товарищ Зубо, кто дожидается в приемной? Только точно. Фамилия,
имя, отчество.
— Бабкин! — с отчаянием сказал комендант. — То есть что я говорю? Не
Бабкин — Машкин! Машкин дожидается, Эдельвейс Захарович.
— Понимаю, — сказал Фарфуркис. — А где Бабкин?
— Бабкин помер, — сказал Хлебовводов авторитетно. — Это я вам точно
могу сказать. В одна тысяча девятьсот пятьдесят шестом. Правда, у него сын
был. Пашка, по-моему. Павел, значит, Эдуардович. Я его недавно встречал.
Заведует он сейчас магазином текстильного лоскута в Голицыне, что под
Москвой. Толковый работяга, но кажется, не Павел, все-таки, не Пашка,
нет…
Я налил стакан воды и передал коменданту. В наступившей тишине было
слышно, как комендант гулко глотает. Лавр Федотович размял и продул
папиросу.
— Никто не забыт и ничто не забыто, — произнес он. — Это хорошо.
Товарищ Фарфуркис, я попрошу вас занести в протокол, в констатирующую
часть, что Тройка считает полезным принять меры к отысканию сына Бабкина
Эдуарда Петровича на предмет выяснения его имени.
Народу не нужны
безымянные герои. У нас их нет.
Фарфуркис закивал и принялся быстро строчить в записной книжке.
— Вы напились, товарищ Зубо? — осведомился Лавр Федотович,
разглядывая коменданта в бинокль. — Тогда продолжайте докладывать.
— Место работы и профессия в настоящее время: пенсионер-изобретатель,
— нетвердым голосом прочел комендант. — Был ли за границей: не был.
Краткая сущность необъясненности: эвристическая машина, то есть
электронно-механическое устройство для решения инженерных, научных,
социологических и иных проблем. Ближайшие родственники: сирота, братьев и
сестер нет. Адрес постоянного местожительства: Новосибирск, улица
Щукинская, 23, квартира 88. Все.
— Все? — переспросил Лавр Федотович.
— Все ли? — саркастически осведомился Фарфуркис.
— Все! — решительно сказал комендант и утерся рукавом.
— Какие будут предложения? — спросил Лавр Федотович, приспустив
тяжелые веки.
— Па-а машинам! — взревел вдруг полковник, не просыпаясь. — Пики
перед себя! Заво-о-ди! Рысью… арш-арш!
Всем нам это очень понравилось, и даже бледный до синевы Эдик немного
ожил. Однако, кроме нас, на полковника никто больше внимания не обратил.
— Я бы предложил впустить, — сказал Хлебовводов. — Я почему
предлагаю? А вдруг это Пашка?
— Других предложений нет? — спросил Лавр Федотович. Он пошарил по
столу, ища кнопку, не нашел и сказал коменданту: — Пусть дело войдет,
товарищ Зубо.
Комендант опрометью кинулся к двери, высунулся и тотчас вернулся,
пятясь, на свое место. Следом за ним, перекосившись набок под тяжестью
огромного черного футляра, вкатился сухопарый старичок в толстовке и
военных галифе с оранжевым кантом. По дороге к столу он несколько раз
пытался прекратить движение и с достоинством поклониться, но футляр,
обладавший, по-видимому, чудовищной инерцией, неумолимо нес его вперед, и,
может быть, не обошлось бы без жертв, если бы мы с Романом не подхватили
старичка в полуметре от затрепетавшего уже Фарфуркиса. Я сразу узнал этого
старичка — он неоднократно бывал в нашем институте, и во многих других
институтах он тоже бывал, а однажды я видел его в приемной заместителя
министра тяжелого машиностроения, где он сидел первым в очереди,
терпеливый, чистенький, пылающий энтузиазмом. Старичок он был неплохой,
безвредный, но, к сожалению, не мыслил себя вне научно-технического
творчества.
Я забрал у него тяжеленный футляр и водрузил изобретение на
демонстрационный стол. Освобожденный наконец старичок поклонился и сказал
дребезжащим голоском:
— Мое почтение.