Больше идей не было, но зато позвонил
телефон. Я снял трубку.
— Профессора Привалова Александра Ивановича можно позвать? —
осведомился до тошноты знакомый дребезжащий голос.
— Да, — сказал я. — Слушаю вас, товарищ Машкин.
— Так что разрешите доложить, — сказал Эдельвейс, — что указания ваши
я выполнил в точности. Две страницы уже перепечатал. Но вот беда какая…
Не по-русски там идет… У меня в агрегате таких букв и нету. Иностранные,
видать… Их печатать, или как?
— А! — сказал я, догадавшись, что речь идет о латинских наименованиях
различных животных. — Обязательно печатать!
— А ежели в ем этих букв нету?
— Тогда срисовывайте рукой… Очень хорошо! Агрегат заодно и
срисовывать научится… Действуйте, действуйте!
Я повесил трубку, и у меня даже на сердце потеплело, когда я
представил себе, как настырный Эдельвейс, вместо того, чтобы путаться под
ногами, клянчить приказы и мучить меня своей глупостью, мирно сидит себе
за «ремингтоном», колотит по клавишам и, высунув язык, срисовывает
латинские буквы. И еще долго будет колотить и срисовывать, а когда мы
покончим с Бремом, то возьмем сначала тридцать томов Чарлза Диккенса, а
затем, помолясь, примемся за девяностотомное собрание сочинений Льва
Николаевича со всеми письмами, статьями, заметками и комментариями…
Не-ет, Витька не совсем прав, не такой уж я дурак, мне только взяться, а
там уж я…
Я торжествующе оглядел кислые физиономии друзей моих и только было
собрался для поднятия духа рассказать им, как умные люди обходят вставшие
у них на пути препятствия, возведенные тупостью и невежеством, — как вдруг
неожиданное решение нашей проблемы выскочило у меня откуда-то из мозжечка
и мгновенно завладело серым веществом. Несколько секунд я лихорадочно
искал практическое решение осенившей меня светлой идеи, не нашел его и, не
желая далее искать в одиночку, быстро и несвязно стал рассказывать, как я
обуздал Эдельвейса.
Меня поняли, едва я упомянул о Бреме. Мне сказали, чтобы я замолчал.
Мне сказали, чтобы я заткнулся и не мешал. Мне сказали, что я молодец,
ясная голова, и мне тут же сказали, что будет лучше, если я уйду и
перестану, как последний осел, путаться под ногами.
— Вечный двигатель! — провозгласил Роман. — Десять заявок. Лучше
двадцать.
— Двадцать на двигатель первого рода, — подхватил Эдик, — столько же
на двигатель второго рода…
— Разумный селенит, — сказал Витька. — Электронное оборудование для
спиритического кабинета…
— Дух Наполеона! — вскричал Эдик. — Я знаю, в Колонии есть две штуки!
— По пять заявок на каждую…
— Духи — это блеск. Дух Македонского — раз, дух Бисмарка, дух
Чингисхана…
— Дух Амперяна!
— Откуда ты его возьмешь?
— Сделаем!
— Правильно, сделаем! А что еще можно сделать?
— Подождите, — сказал Роман.
— Сделать можно все, не пропадем. Но
нужно десять тысяч заявок, как минимум, а это значит — десять тысяч
авторитетных подписей, десять тысяч бланков, десять тысяч конвертов…
Далее, наша почта не справится, надо ей помочь…
— Ясно, — сказал Витька. — Я беру на себя заявки со всеми
причиндалами. Ты, Роман, старый филателист, ты займись почтой. Эдик, ты
самый эрудированный, садись и составляй список глупостей. Сашка… Черт,
вот ведь бездарь, ничего не умеет… Ладно, бланки я тоже возьму на себя.
А ты забирай палатки и катись в Тихую Заводь, потому что ночевать в этом
номере сегодня будет невозможно. И чтобы к десяти часам была уха, были
раки, костер и все прочее. Пшел!
Он выхватил волшебную палочку, и я торопливо пшел. Я закрыл за собой
дверь как раз в тот момент, когда в стол ударила первая молния. Я
шарахнулся. Голос Витьки рявкнул какое-то халдейское слово, и дверь
исчезла. Предо мной была глухая стена.
Я завистливо вздохнул и, бормоча: «Мавр сделал свое дело, мавр может
уходить», — направился в Колонию к Спиридону. В Спиридоновом павильоне
хранилось наше туристическое снаряжение. Я послал Говоруна и Федю за
хлебом и приправами, а сам принялся осматривать рыболовные снасти. Через
час все было готово, и мы тронулись в путь.
Я тащил палатку, котелок, удочки и все, что было необходимо для ухи.
Федя толкал перед собой тачку со Спиридоном и нес одеяла. Клоп ничего не
нес — он шагал поодаль, засунув руки в карманы, и оскорбительно
разглагольствовал насчет так называемых разумных существ, которые,
несмотря на весь свой хваленый разум, шагу не могут ступить без продуктов
питания. «А я вот все мое ношу с собой», — хвастливо заявлял он. Спиридон
помалкивал под мокрой мешковиной и только вращал глазами.
Нам предстояло пройти около десяти километров до Тихой Заводи,
прелестного местечка на берегу Китежи, где мы обычно ставили палатку,
разводили костер, варили уху и играли в бадминтон. До захода солнца
оставалось около двух часов, надо было поторапливаться, но мы задержались
в Колонии поболтать с пришельцем Константином.
Константину сильно не повезло. Его летающее блюдце совершило
вынужденную посадку около года назад. При посадке корабль испортился
окончательно, и защитное силовое поле, которое автоматически создалось в
момент приземления, убрать Константину не удалось. Поле это было устроено
так, что не пропускало ничего постороннего. Сам Константин со своей
одеждой и с деталями двигателя мог ходить через сиреневую пленку в обе
стороны совершенно беспрепятственно. Но семейство полевых мышей, случайно
оказавшееся на месте посадки, так там и осталось, и Константин вынужден
был скармливать ему небогатые свои запасы, так как земную пищу пронести
под защитный колпак не мог даже в своем желудке.