— Хоттаб Гасан ибн Абдурахман — мой отец, а меня зовут — Абдурахман Хоттаб ибн Гасан,- терпеливо пояснил тот и, заглядывая ей в глаза, спросил: — А как зовут мою прекрасную освободительницу, мою почтенную благодетельницу, мою милостивую повелительницу?
Арина, почуяв подвох, обернулась назад, вероятно ожидая увидеть там трех восточных пери: освободительницу, спасительницу и повелительницу, сгустившихся из облачков дыма.
А проще говоря — сообщниц чудаковатого фокусника-араба. Но в комнате больше никого не было. Сам же фокусник по-прежнему взирал на нее с почтением и с готовностью угодить. Так что у девушки сложилось впечатление: если она скажет ему сигануть в окошко, тот рванет в ту же секунду, воскликнув: «Слушаю и повину…»
— Знаешь что, Абдурахман Гасан,- подбоченилась она.- Не знаю, как ты забрался в мой дом, но лучше топай отсюда по-хорошему.
— Меня зовут Абдурахман Хоттаб,- мягко поправил ее старец и с печалью произнес: — Ты не хочешь называть мне свое имя, повелительница. Ты сердишься на бедного Гасаныча? О горе мне, несчастному, горе!
Борода старика предательски затряслась, и он как подкошенный рухнул на пол, стараясь поймать губами краешек Арининой тапочки.
— Ай! — брезгливо вскрикнула она, отдергивая ногу, и сбросила обслюнявленную тапочку на пол.- Фетишист несчастный!
— Несчастный,- горестно вздохнув, подтвердил старец.- Только я не фетишист, а волшебник. О горе мне, горе, бедному!
— Так я и думала,- поджала и без того тонкие губы Арина.- На какие только ухищрения не идут нищие, чтобы выпросить милостыню.
Она с осуждением взглянула на халат незваного гостя, изрядно засаленный и кое-где покрытый заплатами, на его разношенные туфли с загнутыми носами, и в ее глазах мелькнула жалость. Она прошлась по комнате, взяла сумочку, достала кошелек и протянула побитому жизнью нищему тридцать… нет, аж пятьдесят рублей.
— Вот, возьмите!
Старик с удивлением взял протянутую ему бумажку и уставился на нее так, как будто видел впервые в жизни. После чего расправил купюру, сердечно поблагодарил «благодетельницу» и от души высморкался в пятидесятирублевку на глазах у обомлевшей от такого варварства Арины.
— Ты чего творишь, дурак? — осипшим голосом прошептала та.
— Спасибо тебе, добрейшая из величайших,- не замечая ее реакции, поблагодарил Гасаныч, скомкав бумажку в ладони,- пожалела старика. Только звать меня Абдурахман, а творить я еще не начинал — покорнейше жду твоего первого указания. Только сперва позови мальчика, пусть принесет вазу для мусора.
— Мальчика? Для мусора? Вазу? — с ужасом глядя на него, пролепетала Арина и беспомощно посмотрела на дверь — мало того что та была заперта ее же рукой, так еще и сумасшедший старик перегородил все пути к бегству.- Конечно-конечно, сейчас! Сейчас же позову. Так что вы там говорили про указания? Предложение все еще в силе?
— Я полностью к вашим услугам, прекрасная госпожа.- Старец склонил чалму в почтительном поклоне.
— Тогда ну-ка быстро верни бумажке первоначальный вид и отдай мне,- взяв себя в руки, строго велела Арина.
— Ты не веришь в могущество старого Гасаныча, госпожа? — опечаленно спросил старец. От расстройства он даже перешел на «ты». После чего он трагически вздохнул, пробормотал «Слушаю и повинуюсь», вытянул сжатую в кулак руку, внутри которой была скомкана многострадальная «бумажка», раскрыл ладонь — и на ней осталась лежать незапятнанная пятидесятирублевая купюра, да такая ровная и новенькая на вид, словно ее только что выдали в банке.
Арина лишь потрясенно пискнула при виде чуда, схватила банкноту, повертела ее со всех сторон, проверила, не улетучились ли водяные знаки, но затем, спохватившись, с подозрением уставилась на старика: мол, знаем мы вас, фокусников.
— А зачем тебе эта жалкая бумажка, о моя сладкоголосая пери? — наивно поинтересовался тот.
— А зачем тебе эта жалкая бумажка, о моя сладкоголосая пери? — наивно поинтересовался тот.- На ней даже нет ни волшебной печати, ни золотого тиснения, бумага ее бедна и неприглядна. Единственное, что могло бы ей придать ценность в глазах такой образованной госпожи, так это стихи незабвенного Хамара Ойяма, написанные его собственной рукой. Но сия бумажка настолько мала, что на ней не поместится даже половина его цветистой росписи!
— Омара Хайама,- машинально поправила Арина, любовно поглаживая пятидесятирублевку.
— Этот невежда — лишь бездарный подражатель своего почтенного учителя, единственного в мире поэта-джинна,- гневно махнул полой халата старик.- Он даже имя себе состряпал, переделав имя Хамара.
Арина с растерянностью внимала открывшимся ей тайнам Востока.
— Ну да аллах с ним,- тряхнул бородой Гасаныч.- Он даже не стоит чести быть представленным прекрасной госпоже, а тем более — вести о нем долгие речи. Как видишь, моя среброволосая повелительница…
— Чего?
— Твои волосы подобны серебру,- галантно пояснил джинн. Арина задрала нос.- Так вот, как видишь, я справился с твоим первым желанием…
— И горишь желанием исполнить второе? — усмехнулась девушка.- Чтобы тем самым приблизить третье и скорее от меня слинять?
— Слинять? — наморщил лоб старик и почему-то испуганно схватился за бороду.