Моя книга приближается к завершению. Большую часть дня я теперь ле-жу на кровати. Иногда включаю утром кондиционер, а вечером выклю-чаю; между этими двумя действиями не происходит ничего. К жужжа-нию кондиционера я привык, хотя вначале оно меня раздражало; но привык и к жаре, так что мне все равно, включен он или нет.
Я давно перестал покупать французские газеты; думаю, президент-ские выборы уже состоялись. Министерство культуры, небось, худо-бед-но со своими обязанностями справляется. Может быть, Мари Жанна ме-ня иногда вспоминает, когда надо подсчитать бюджет выставки; я не пытался с ней связаться. Не знаю также, что стало с Жаном Ивом; после того как его уволили из «Авроры», он, наверное, работает на более низ-кой должности и, видимо, не связанной с туризмом.
Жизнь, из которой ушла любовь, становится в определенной степени условной и противоестественной. Ты сохраняешь человеческое обли-чье и повадки, но это внешнее; а сердце, как говорится, уже ни к чему не лежит.
Вниз по Наклуа-роуд проносятся мотороллеры, поднимая облака пы-ли. Уже полдень. Проститутки из отдаленных кварталов стягиваются к барам в центре города. Вряд ли я сегодня выйду из дома. Или, может, под вечер — съесть супу в лавчонке на углу.
Когда ты отказался от жизни, последние контакты, которые еще со-храняются, — это с лавочниками. В моем случае они ограничиваются не-сколькими английскими словами. Я не говорю по-тайски, отчего вокруг меня само собой образуется тоскливое безвоздушное пространство. Воз-можно, я никогда по-настоящему не пойму Азию; но это и не важно. В мире можно жить и не понимая его, надо только приспособиться полу-чать пищу, ласки и любовь. В Паттайе пища и ласки стоят дешево по ев-ропейским и даже азиатским меркам. Что касается любви, мне трудно об этом говорить. Я твердо знаю: Валери была счастливым исключением. Она принадлежала к тем людям, которые способны посвятить жизнь счастью другого, сделать это своей целью. Для меня это загадочный фе-номен. В нем секрет счастья, простоты, радости; но я до сих пор не по-нял, как и почему такое может происходить. А если я не понял любовь, что толку стараться понять остальное?
Я до конца своих дней останусь сыном Европы, порождением трево-ги и стыда; я не смогу сказать ничего обнадеживающего. К Западу я не испытываю ненависти, только огромное презрение.
К Западу я не испытываю ненависти, только огромное презрение. Я знаю одно: такие, как мы есть, мы смердим, ибо насквозь пропитаны эгоизмом, мазохиз-мом и смертью. Мы создали систему, в которой жить стало невозможно; и хуже того, мы продолжаем распространять ее на остальной мир.
Наступает вечер, над дверьми пивных баров зажигаются разноцвет-ные гирлянды. Пожилые немцы садятся за столики, кладут толстую лапу на ляжку спутницы. Тревога и стыд знакомы им лучше, чем другим наро-дам, потому им так необходимы эти нежные тела и мягкая освежающая кожа. Лучше, чем другим народам, им знакома жажда самоуничтожения.
В их среде редко встретишь сытый вульгарный прагматизм англо-амери-канских туристов и привычку постоянно сопоставлять услугу и цену. Они редко занимаются гимнастикой, не стремятся поддержать тело в хорошей форме. Обычно они много едят, пьют много пива, жиреют; большинство из них скоро умрет. Многие из них приветливы, любят шу-тить, угощать, рассказывать анекдоты; общение с ними успокаивает и навевает грусть.
Я понял смерть; не думаю, что она причинит мне страдания. Я по-знал ненависть, презрение, уныние и многое другое; я даже познал ко-роткие мгновения любви. От меня не останется ничего, я и не заслужи-ваю того, чтоб от меня что-то осталось; я прожил заурядную во всех отношениях жизнь.
Почему-то я воображаю, что умру посреди ночи, и все-таки немного волнуюсь при мысли о боли, сопровождающей отделение души от тела. Мне трудно представить себе, чтобы жизнь прекратилась совсем безбо-лезненно и незаметно; я знаю, я неправ, но мне трудно убедить себя в об-ратном.
Несколько дней спустя меня обнаружат аборигены; полагаю, доволь-но скоро; в здешних широтах трупы начинают быстро смердеть. Они не будут знать, что со мной делать; возможно, обратятся во французское посольство. Я не нищий, не бродяга, разобраться будет просто. На моем счету останется немало денег; не знаю, кому они достанутся, наверное, государству или, может, каким-нибудь дальним родственникам.
В отличие от других азиатских народов, тайцы не верят в привиде-ния и мало заботятся об участи покойников; чаще всего хоронят их в об-щей могиле. Поскольку я не оставлю специальных указаний, так же по-ступят и со мной. Выпишут свидетельство о смерти и далеко отсюда, во Франции, поставят галочку в книге актов гражданского состояния. Кое-кто из бродячих торговцев, привыкших встречать меня на улице, пока-чает головой. Квартиру мою сдадут другому иностранцу. И меня забудут. Очень быстро.