— А зачем мне большие деньги? — произнесла Валери, чеканя каждый слог. — Чтобы покупать сумки фирмы «Прада»? Ездить на выходные в Будапешт? Есть свежие трюфели? Я заработала много денег и даже не помню, на что их потратила: наверное, на подобную ерунду. Ты-то сам знаешь, куда уходят твои деньги?
— М-м… — Он задумался. — Вообще-то я думаю, их в основном тратила Одри.
— Одри — идиотка. — Безжалостно вмазала ему Валери. — К счастью, ты разводишься. Это самое умное решение, какое ты когда-либо принимал.
— Ты права, она действительно идиотка, — ответил Жан Ив, не смутившись; он улыбнулся, помялся, потом сказал: — Странная ты все-таки, Валери.
— Я не странная, это мир вокруг странный. Неужели тебе в самом деле хочется купить кабриолет «Феррари»? Или домик в Довиле, который все равно разграбят? Или до шестидесяти лет работать по девяносто часов в неделю? Половину зарплаты отдавать в виде налогов на финансирование военной операции в Косово или на программу спасения предместий? Нам здесь нравится; здесь есть все, что нужно для жизни. Единственное, что отличает Запад, — это фирменные товары. Если тебе необходимы фирменные товары, оставайся на Западе; если нет, в Таиланде найдешь великолепные подделки.
— Странной мне кажется твоя позиция: ты столько лет работала на западный мир и не верила в его ценности.
— Я хищница, — ответила она спокойно. — Хищница маленькая и беззлобная: мне мало нужно. До сих пор я работала исключительно ради денег; теперь я начну жить. А вот других людей я не понимаю: что, к примеру, мешает тебе поселиться здесь? Женился бы на тайке: они красивы, приветливы и великолепно занимаются любовью. Некоторые даже по-французски немного говорят.
— Ну… — Он снова замялся. — Пока что я предпочитаю менять девушек каждый вечер.
— Это пройдет. И потом, никто не мешает тебе посещать массажные салоны после женитьбы, на то они и существуют.
— Я знаю. Видишь ли… на самом деле мне всегда было трудно принимать жизненно важные решения.
Смущенный своим признанием, он обратился ко мне:
— Мишель, а ты чем будешь здесь заниматься?
Ближе всего к истине был бы ответ «Ничем»; но такое очень трудно объяснить активному человеку.
— Он будет готовить, — ответила за меня Валери. Я посмотрел на нее с удивлением. — Да-да, — настаивала она, — я заметила, тебе нравится готовить, на тебя иногда прямо вдохновение находит. Это очень удачно — я терпеть не могу стряпню; не сомневаюсь, ты здесь увлечешься кулинарией.
Я попробовал курицу с карри и зеленым перцем; что ж, пожалуй, инте-ресно было бы приготовить ее с манго. Жан Ив задумчиво качал голо-вой. Я взглянул на Валери: хищницей она была умной и упрямой; она выбрала меня, пожелала разделить со мной логово. Принято думать, что человеческие общества держатся если не на единой воле всех членов, то, по крайней мере, на консенсусе, который в западных странах неко-торые журналисты с четкими политическими позициями называют со-глашательством. Я сам по натуре соглашатель и никогда не пытался этот консенсус нарушить; существование же единой воли представлялось мне сомнительным. По Иммануилу Канту, достоинство человека заключает-ся в том, чтобы подчиняться законам лишь в той мере, в какой он сам осознает себя законодателем, — подобная фантазия в жизни не приходи-ла мне в голову.
По Иммануилу Канту, достоинство человека заключает-ся в том, чтобы подчиняться законам лишь в той мере, в какой он сам осознает себя законодателем, — подобная фантазия в жизни не приходи-ла мне в голову. Я не только не ходил голосовать, но и не видел в выбо-рах ничего, кроме великолепного телевизионного шоу, в котором мои-ми любимыми актерами были, по правде говоря, политологи; особенно меня радовал Жером Жаффре. Работа политиков виделась мне трудной, требующей специальных навыков, изматывающей; я охотно делегиро-вал свои полномочия. В молодости я встречался с разными активиста-ми, полагавшими, что надо заставить общество развиваться в том или ином направлении; я не питал к ним ни симпатии, ни уважения. Со вре-менем я стал их остерегаться: в их пристрастии к глобальным пробле-мам и уверенности, будто общество им что-то должно, угадывалось несо-мненное лукавство. В чем я лично мог упрекнуть западное общество? Ни в чем особенно, но и горячей привязанности к нему не питал (я вообще все меньше и меньше понимал, как можно испытывать привязанность к идее, к стране, к чему-нибудь, кроме конкретного человека). На Западе дорогая жизнь, холодно и проститутки некачественные. На Западе не разрешают курить в общественных местах и почти невозможно купить наркотики; там много работают, много машин и шума, а безопасность обеспечивается плохо. В общем-то, изъянов немало. Я вдруг ощутил не-ловкость оттого, что рассматриваю общество как естественную среду — саванну или джунгли, — к которой вынужден приспосабливаться. А что я плоть от плоти этой среды — такой мысли у меня никогда не возникало, будто атрофировалось что-то. С такими индивидами, как я, общество вряд ли выживет; я же мог выжить с женщиной, которую люблю, и по-стараться сделать ее счастливой. Я снова с благодарностью посмотрел на Валери и в эту минуту услышал справа какой-то щелчок. Прислушав-шись, я различил шум мотора, доносящийся со стороны моря, затем он внезапно оборвался. На краю террасы высокая блондинка поднялась во весь рост и громко заорала. Раздался сухой треск автоматной очереди. Блондинка повернулась к нам, хватаясь руками за лицо: пуля угодила ей в глаз, в глазнице зияла кровавая дыра; женщина бесшумно рухнула на пол. Затем я увидел троих мужчин в тюрбанах, они приближались с ав-томатами наперевес. Затрещала вторая очередь, длиннее первой; вопли смешались со звоном битой посуды. Несколько секунд мы сидели пара-лизованные, мало кто догадался спрятаться под стол. Вскрикнул Жан Ив, его ранило в руку. И тут я увидел, что Валери медленно сползает со стула и валится на пол. Я бросился к ней, обхватил ее руками. Дальше я уже ничего не видел. В тишине, нарушаемой только звоном стекла, авто-матные очереди следовали одна за другой; мне казалось, что это продол-жается бесконечно долго. Сильно пахло порохом. Потом снова все стих-ло. Тогда я заметил, что моя левая рука вся в крови; наверное, пуля попала Валери в грудь или в горло. Ближайший к нам фонарь был раз-бит, стояла почти полная тьма. Жан Ив, лежавший в метре от меня, по-пробовал подняться, застонал. В это самое мгновение в стороне досугового комплекса прогремел мощнейший взрыв, сотряс воздух, раскатил-ся по бухте. Мне показалось, что у меня лопнули барабанные перепонки; меня оглушило, но, несмотря на это, через несколько секунд я услышал чудовищные, нечеловеческие, поистине адские крики.