— Тебе надо было делать карьеру в бизнесе, — сказал он полушутя, — у тебя масса идей.
— Ну, идеи…
У меня кружилась голова, расплывались перед глазами танцовщицы; я залпом допил коктейль.
— Идеи у меня, может, и есть, но я не в состоянии погрузиться в практические расчеты, составить предварительный бюджет. Так что остаются только идеи…
Дальнейшее помню смутно, должно быть, я заснул. Проснулся в своей постели; Валери лежала рядом со мной голая и ровно дышала. Я потя-нулся за пачкой сигарет и разбудил ее.
— Ты крепко надрался за ужином…
— Да, но то, что я говорил Жану Иву, это серьезно.
— Мне кажется, он серьезно и воспринял… — Она провела пальцами по моему животу. — Кроме того, я думаю, ты прав. На Западе сексуальной свободы больше нет.
— Ты знаешь почему?
— Нет… — Она задумалась. — Нет, пожалуй, не знаю.
Я закурил, устроился поудобнее на подушках и сказал:
— Возьми в рот.
Она на меня удивленно покосилась, но, обхватив мою дудочку рукой, потянулась к ней губами.
— Вот! — вскричал я торжествующе.
Она подняла голову и уставилась на меня с изумлением.
— Видишь, я тебе говорю: «Возьми в рот», и ты берешь, хотя, может, совсем и не хотела.
— Ну да, я об этом не думала, но мне приятно.
— Это меня в тебе и удивляет: ты любишь доставлять удовольствие. Отдавать свое тело, бескорыстно доставлять радость — вот что у нас разучились делать. Люди разучились дарить. И потому, сколько бы они ни старались, они уже не могут воспринимать секс как нечто естественное. Они стыдятся своего тела, поскольку оно не соответствует порностандартам, и по этой же причине не испытывают влечения к телу другого. Невозможно заниматься любовью, не умаляя своего «я», не признавая себя, хотя бы на время, зависимым и слабым. Любовная экзальтация и сексуальное влечение имеют одинаковые корни, и то и другое происходит из самоотречения; и там и там, не потеряв себя, ничего не обретешь. Мы стали холодными, рациональными, мы ставим превыше всего свою индивидуальность и свои права: мы стремимся в первую очередь быть ничем не связанными и независимыми; кроме того, мы озабочены здоровьем и гигиеной — тоже не лучшая посылка для секса. В такой ситуации профессионализация секса на Западе неизбежна. Есть еще садомазо. Это царство рассудка; здесь все подчинено четким правилам, все их заранее принимают. Мазохистов интересуют только собственные ощущения, им любопытно знать, какую боль они способны вынести, — это напоминает экстремальный спорт. Садисты — иное дело, у них страсть к разрушению, и они готовы идти до конца: если бы они могли калечить и убивать, они бы это делали.
— Даже вспоминать не хочется. — Ее передернуло. — Тошнит.
— Потому что ты осталась сексуальной по-животному. То есть нормальной, и этим не похожа на других. Организованный садомазохизм со всеми его правилами может привлекать только людей из культурной среды, интеллектуалов, утративших всякий интерес к сексу. Прочим остается одно: порнопродукция с профессиональными исполнителями; а если кому хочется реального секса — то страны третьего мира.
— Понятно… — сказала она и улыбнулась. — Могу я наконец продолжить?
Я откинулся на подушки. Я смутно сознавал, что стою у истоков ве-ликого открытия; экономические перспективы не вызывали сомнений: потенциальную клиентуру я оценивал в 80 процентов взрослого населе-ния западных стран; смущало другое: я знал, люди с большим трудом вос-принимают простые идеи.
10
Мы завтракали на террасе около бассейна. Когда я допивал кофе, Жан Ив вышел из своего номера с девицей, и я узнал в ней одну из вчераш-них танцовщиц. Это была высокая негритянка с длинными тонкими но-гами, не старше двадцати. Он сначала смутился, потом подошел к наше-му столику и, улыбнувшись краешком губ, представил нам Анхелину.
— Я обдумал твою идею, — заявил он сразу. — Меня немного пугает реакция феминисток.
— Среди наших клиентов будут и женщины, — возразила Валери.
— Ты думаешь?
— О да, уверена… — с горечью сказала она. — Ты погляди вокруг.
Он обвел взглядом столики у бассейна: в самом деле, тут сидело не-мало одиноких туристок с кубинцами; почти столько же, сколько муж-чин-туристов с кубинками. Он что-то спросил у Анхелины по-испански и перевел нам ее ответ:
— Она «хинетера», работает здесь уже три года, клиенты у нее все больше итальянцы и испанцы. Она думает, это потому, что она черная: немцев, англичан и американцев вполне удовлетворяет латиноамериканский тип, для них это уже экзотика. У многих ее друзей-«хинетерос» клиентки в основном англичанки и американки, иногда немки.
Он отпил глоток кофе, задумался, потом спросил:
— Как мы назовем новые клубы? Нужно, чтоб по названию человек их сразу отличил от «Открытий» и «Приключений», чтоб оно отражало суть, но не слишком явно.
— Я думала, может, «Эльдорадор — Афродита»? — сказала Валери.
— «Афродита»… — повторил он задумчиво, — неплохо. Не так пошло, как «Венера», эротично, культурно, экзотично — мне нравится.
Мы уезжали через час. В нескольких метрах от нашего автобуса Жан Ив попрощался с Анхелиной; он выглядел чуточку грустным. Когда он сел в автобус, я обратил внимание, что студенты неодобрительно на него по-косились; виноторговец же не отреагировал никак.