— Она, я думаю, на втором уровне, — шепнул мне на ухо Бредан. — Первый — это когда останавливаются при появлении крови.
Член и мошонка у парня болтались в пустоте, длинные и будто свер-нутые набок. Повелительница обошла его кругом, порылась в сумочке у себя на поясе, извлекла оттуда несколько крючков и всадила их в мошон-ку; проступили капельки крови. Половые органы она хлестала аккурат-ней. Тут все было на пределе: зацепившись за крючок, ремешок разо-рвал бы кожу. Валери отвернулась, прижалась ко мне.
— Пошли, — умоляюще проговорила она, — пошли, я тебе после объ-ясню.
Мы вернулись в бар; все остальные были настолько поглощены зре-лищем, что не обратили на нас внимания.
— Эту бабу, которая его хлестала, я знаю, — сказала Валери вполголо-са. — Я видела ее всего однажды, но не сомневаюсь, что это она… Это Одри, жена Жана Ива.
Затем мы сразу ушли. В такси Валери неподвижно смотрела в одну точку. В лифте она продолжала молчать. И только закрыв за собой дверь квартиры, обернулась ко мне:
— Мишель… ты находишь, что я несовременна?
— Да нет же! Я и сам этого не переношу.
Палачей я еще хоть как-то могу понять, они мне отвратительны, но я знаю, что существуют люди, которым нравится истязать других; с чем я не в состоянии смириться, так это с поведением жертв. Как че-ловек может дойти до того, чтобы предпочитать страдания радости? Не знаю, таких надо перевоспитывать что ли, любить их, учить на-слаждаться.
Я пожал плечами, показывая тем самым, что это выше моего пони-мания — как в последнее время и все остальное в моей жизни. Человек совершает какие-то поступки, он согласен вынести то-то и то-то… Мож-но ли тут сделать какой-то общий вывод, уловить некий смысл? Я молча стал раздеваться. Валери села на кровать рядом со мной. Я чувствовал, что она напряжена и никак не придет в себя.
— Самое страшное, — продолжила она, — что при этом нет никакого физического контакта. Все в перчатках, все пользуются инструментами. Кожа не соприкасается с кожей, ни поцелуя, ни ласки. На мой взгляд, это противоречит самой природе секса.
Она была права, но приверженцы садомазохизма видят, должно быть, в своих действиях апофеоз секса, его высшее проявление. Каждый заму-рован в собственной скорлупе и наслаждается своей уникальностью; это тоже мировоззрение. Во всяком случае, подобные заведения все больше входили в моду. Я с легкостью допускал, что Маржори с Жеральдиной, например, их посещают, а вот представить себе, как они отдаются, ну и вообще занимаются сексом, не мог.
— Все проще, чем кажется, — произнес я наконец. — Сексуальное вле-чение у людей, которые любят друг друга, — это одно; сексуальность у тех, кто не любит, — это другое. Когда человек не может слиться с дру-гим, ему остаются страдания и жестокость.
Валери прижалась ко мне и прошептала:
— Мы живем в странном мире…
Защищенная от окружающей реальности непомерной занятостью на работе, так что ей едва хватало времени заскочить в магазин, отдох-нуть и начать новый день, она в некотором смысле осталась наивной.
— Мне не нравится мир, в котором мы живем, — добавила она.
6
Наши опросы показали, что потребители ждут от нас трех вещей: безопасности, но-вых эмоций и эстетического наслаждения.
Бернар Гильбо
30 июня из агентств поступили сводки о количестве забронированных мест. Они превзошли все ожидания. «Эльдорадор — Новые открытия» имел успех, он сразу стал распродаваться лучше, нежели традиционная программа, спрос на которую продолжал падать. Валери позволила себе взять недельный отпуск, и мы отправились к ее родителям в Сен-Ке-Портриё. Для жениха, которого везут показывать семье, я чувствовал се-бя староватым — как-никак я был старше ее на тринадцать лет и к тому же в такой роли выступал впервые. Отец Валери встречал нас на вокза-ле в Сен-Бриё. Он расцеловал дочь, долго ее обнимал, видно было, что соскучился. «Ты похудела», — сказал он. Потом обернулся ко мне, протя-нул руку, не глядя в глаза. Наверное, он тоже чувствовал себя неловко: я работаю в Министерстве культуры, а он — простой крестьянин. Мать оказалась намного разговорчивей, она долго расспрашивала меня обо всем: как я живу, работаю, отдыхаю. Словом, ничего особенно трудного, тем более что Валери сидела со мной рядом и время от времени отвеча-ла за меня; мы с ней переглядывались.
Словом, ничего особенно трудного, тем более что Валери сидела со мной рядом и время от времени отвеча-ла за меня; мы с ней переглядывались. Я пытался вообразить, как бы я вел себя за семейным столом, если б у меня были дети, но не мог; я вооб-ще не мог представить себе будущего.
Вечером нам подали настоящий праздничный ужин: омар, седло яг-ненка, несколько сортов сыра, торт с клубникой и кофе. Мне, понятно, хотелось видеть в этом знак того, что меня признали, хотя трапеза, совершенно ясно, готовилась заранее. Разговор поддерживала главным образом Валери, рассказывала о своей новой работе, о которой я знал почти все. Я тем временем разглядывал занавески, побрякушки, семей-ные фотографии в рамках. Я попал в семью и испытывал от этого волнение, смешанное с тревогой.
Валери пожелала непременно спать в своей детской комнате. «Луч-ше вам устроиться в комнате для гостей, — возражала ее мать. — В дет-ской вдвоем будет тесно». Кровать и в самом деле оказалась узковатой, зато я чуть не прослезился, когда, оттянув трусики и поглаживая про-межность Валери, думал о том, что она спала здесь в тринадцать-четыр-надцать лет. Сколько времени потеряно даром, говорил я себе. Я опус-тился на колени возле кровати, повернул Валери к себе, снял с нее трусики. Ее влагалище сомкнулось вокруг моего острия. Я игрался, уг-лублялся, потом подавался на несколько сантиметров назад, сжимая ла-донями ее грудь. Она кончила со сдавленным криком и рассмеялась. «Ро-дители еще не спят,» — прошептала она. Я вошел в нее снова, сильнее, чтобы кончить самому. Она наблюдала за мной с блестящими глазами и зажала мне рот рукой в ту самую минуту, когда я разрешался с глухим ур-чанием.