— Многовато, — заметил Робер. — Впрочем, если девица того стои-ла…
Жозиану трясло, я уже начинал за нее беспокоиться.
— А я вам скажу, — визжала она пронзительно, — что меня тошнит, когда толстый боров за деньги заставляет девчонку ублажать его поганый член!
— А я вас не прошу меня сопровождать, мадам, — спокойно ответил он.
Она встала, держа тарелку с рисом дрожащими руками. Разговор за соседним столом оборвался. Я думал, она швырнет пудинг ему в лицо; полагаю, ее удержал страх. Робер смотрел на нее серьезно, мускулы под тенниской напряглись. С ним такие штучки не пройдут, я без труда мог представить себе, как он влепляет ей пощечину. Она резко опустила та-релку на стол, отчего та раскололась на три части; потом развернулась, быстро зашагала прочь в сторону бунгало, исчезла в ночи.
— Тссс… — прошептал Робер.
Затем он поднялся не без изящества, обогнул стол и занял место Жозианы так, чтобы Валери, которая все это время сидела зажатая между ним и мной, могла, если хочет, тоже покинуть стол. Но она не покинула; в это время официант подал кофе. Отпив два глотка, Валери снова по-вернулась ко мне.
— Вы и вправду ходили к девочкам? — спросила она тихо. В вопросе звучало любопытство, явного осуждения я не уловил.
— Не такие уж они бедные, эти девочки, — снова заговорил Робер, — покупают себе мотороллеры и тряпки. Некоторые даже грудь увеличи-вают. Грудь, между прочим, больших денег стоит. Они, правда, еще роди-телям помогают, — добавил он, подумав.
Наши спутники за вторым столом шепотом перебросились нескольки-ми фразами и разошлись — надо полагать, из солидарности. Мы, получа-ется, остались хозяевами положения. Луна светила прямо на нас, по-мост слегка поблескивал.
— Эти маленькие массажистки и в самом деле так хороши? — спросил Рене мечтательно.
— Ах, месье! — воскликнул Робер с театральной напыщенностью, но в общем-то, как мне показалось, искренне. — Они — чудо! Настоящее чу-до! Вы еще не знаете Паттайю. Это курорт такой на восточном побережье, — продолжал он с воодушевлением, — целиком отданный сладост-растию и разврату. Первыми начали американцы во время вьетнамской войны; потом приезжало много англичан и немцев, а теперь можно встретить даже поляков и русских. Там обслуживание на любой вкус: го-мосексуалисты, гетеросексуалы, трансвеститы… Содом и Гоморра вмес-те взятые. Даже лучше, потому что есть еще и лесбиянки.
— Хм… — бывший колбасник размышлял. Его супруга зевнула, изви-нилась и обернулась к мужу, ей хотелось поскорей пойти спать.
— В Таиланде, — подытожил Робер, — каждый может найти для себя чего хочет; и всё — хорошего качества. Вам будут говорить про бразиль-янок или кубинок. Я много путешествовал, господа, путешествовал для собственного удовольствия и скажу не колеблясь: на мой взгляд, тайки — лучшие любовницы в мире.
Сидевшая напротив него Валери слушала внимательно и серьезно. Вскоре она улыбнулась и ушла, а за ней — Жозетт и Рене. Потом поднял-ся Лионель, за весь вечер не произнесший ни слова, и я последовал за ним. Мне не очень хотелось продолжать разговор с Робером. Он остал-ся сидеть в ночи один эдакой аллегорией трезвого мышления, потяги-вая очередную порцию коньяка. Казалось, им владела глубокая много-значительная мысль, если только он не предавался размышлениям о бренности всего сущего, что неизменно производит впечатление глуби-ны и многозначительности. У входа в бунгало я пожелал Лионелю спо-койной ночи.
У входа в бунгало я пожелал Лионелю спо-койной ночи. Воздух гудел от насекомых, я был уверен, что не сомкну глаз.
Я открыл дверь и зажег свечу, смирившись с тем, что придется коро-тать ночь за чтением «Фирмы». Москиты устремились ко мне, некото-рые сжигали крылья в пламени свечи, и трупы их тонули в расплавлен-ном воске; но ни один не садился на меня. А ведь я был по самую кожу наполнен вкусной и питательной кровью; однако они разворачивались, не долетев, поскольку натыкались на барьер из запаха диметилпероксида карбида, с чем и поздравляю лабораторию «Рош-Никола», создавшую «Пять из пяти: тропик». Я задул свечу, зажег снова, наблюдая за балетом гнусных крохотных летательных аппаратиков, роившихся вокруг меня. За перегородкой тихо похрапывал Лионель. Я поднялся, положил но-вую пластинку мелиссы и пошел помочиться. В полу ванной комнаты зи-яла круглая дыра, под ней текла река. Слышалось журчание воды, плескались рыбы, а уж что там на глубине — лучше и не думать. Когда я ложился, Лионель принялся с шумом выпускать кишечные газы. Я от ду-ши за него порадовался: «Молодец парень! Как говаривал Мартин Лю-тер, пукать в собственный спальный мешок — ни с чем не сравнимое удо-вольствие!» Мой голос в ночи, смешивающийся с журчанием реки и гулом москитов, звучал странно. Звуки реального мира сами по себе при-чиняют боль. «Имеющий уши да слышит!» — вопил я в темноте. Лионель перевернулся, глухо заворчал не просыпаясь. Мне ничего не оставалось, как принять еще дозу снотворного.
8
Река несла вниз по течению пучки травы. В джунглях, подернутых утрен-ней дымкой, пробуждались птицы. Прямо на юге, у выхода из долины, вырисовывались вдалеке причудливые контуры бирманских гор. Такие горы, синеватые, округлые и одновременно изрезанные уступами, я уже видел прежде — возможно, в пейзажах итальянских примитивов, когда лицеистом ходил в музей. Никто из группы еще не вставал, и жара еще не началась. Спал я хуже некуда.