— Я не еврей! — воскликнул Робер, полагая, что я собираюсь ему воз-разить. В самом деле, я многое мог бы сказать; во-первых, мы все-таки в Таиланде: лица желтой расы всегда воспринимались белыми не как «меньшие братья», а как развитые существа, принадлежащие к другим цивилизациям, отнюдь не примитивным и нередко опасным; кроме того, я мог бы напомнить ему, что мы пришли сюда заниматься любовью и за болтовней только попусту теряем время; собственно, это было моим главным возражением.
Подошел официант, Робер небрежным жестом заказал всем еще по порции.
— I need a girl, — произнес я сдавленно, — the girl forty seven. Официант повернул ко мне взволнованное непонимающее лицо; за соседним столом как раз устроилась группа китайцев, они шумно галдели.
— The girl number four seven! — прокричал я по слогам.
Он наконец понял, расплылся в улыбке, поспешил к установленному перед стеклом микрофону и что-то в него проговорил. Девица встала, спустилась по ступеням и, приглаживая на ходу волосы, направилась к боковому выходу.
— Поначалу расизм, — продолжал Робер, стрельнув глазами в мою сторону, — проявляется в нарастающей антипатии и обострении сопер-ничества между мужскими особями двух различных рас, но одновременно усиливается половое влечение к самкам другой расы.
Подлинная суть расовой борьбы, — чеканил Робер, — не в экономике и не в культуре; тут причины грубого биологического свойства: состязание за молодые вла-галища.
Я чувствовал, что сейчас его занесет в дарвинизм, но тут официант возвратился в сопровождении номера 47 — Робер поднял глаза и внима-тельно на нее посмотрел.
— Хороший выбор, — угрюмо заключил он. — У нее вид отменной шлюхи.
Девушка робко улыбнулась. Я сунул руку ей под юбку и погладил яго-дицы, демонстрируя свое покровительство. Она прижалась ко мне.
— И то правда, в моем квартале белые уже не распоряжаются, — вста-вил Лионель, не совсем понятно к чему.
— Вот именно! — оживился Робер. — Вы боитесь, и правильно делае-те. Полагаю, в ближайшие годы в Европе число столкновений на расо-вой почве возрастет, и кончится все это гражданской войной, — он аж захлебывался. — Проблема будет решаться при помощи автомата Калаш-никова.
Он залпом допил коктейль; Лионель уже поглядывал на него с опас-кой.
— Но мне плевать! — Робер стукнул стаканом по столу. — Я западный человек, но я могу жить где хочу, и деньги пока еще в моих руках. Я бы- вал в Сенегале, в Кении, Танзании, в Кот-д'Ивуаре. Девицы там не такие умелые, как таиландки, не такие ласковые, но сложены недурно и розоч-ки у них благоухают.
Воспоминания нахлынули на него, и он на мгновение замолчал.
— What is your name? — спросил я у сорок седьмой, воспользовавшись паузой.
— I am Sin, — ответила она.
Китайцы за соседним столиком уже выбрали, что хотели, и, гогоча и хихикая, отправились по комнатам; наступила относительная тишина.
— Негритяночки, они становятся на четыре точки и поворачивают-ся к вам задом, — мечтательно продолжал Робер, — щель приоткрывает-ся, а внутри у них все розовое… — заключил он шепотом.
Я поднялся. Лионель посмотрел на меня с благодарностью; он был несомненно рад, что я первый уйду с девицей, поскольку сам стеснялся. Я кивком попрощался с Робером. Горькая усмешка скривила его жесткие черты, он глядел на сидящих в зале и сквозь них дальше, на весь род люд-ской, без приязни. Он раскрылся, во всяком случае возможность такую получил; я чувствовал, что быстро его забуду. Я вдруг увидел перед собой человека сломленного, конченого; мне показалось, что ему уже даже и не хочется заниматься любовью. Жизнь — это медленное приближение к неподвижности, что хорошо заметно на примере французского буль-дога: юркий и неугомонный в молодости, он совершенно апатичен в зрелом возрасте. Робер продвинулся по этому пути далеко; на эрекцию, возможно, он еще был способен, да и то не уверен; сколько ни строй из себя умудренного опытом, ни делай вид, что разобрался в жизни, — она все равно кончается. У нас с ним схожая участь, его поражение — это од-новременно и мое; однако я не ощущал между нами ни малейшего душев-ного родства. Когда нет любви, ничто не трогает душу. Под кожей век плывут, сливаясь, световые пятна: видения, сны. Но только не у тех, кто ждет ночи, — к ним приходит ночь.
Я заплатил официанту две тысячи бат, и он проводил меня до две-рей, ведущих на верхние этажи. Син держала меня за руку; в течение ча-са или двух она будет стараться сделать меня счастливым.
Встретить в массажном салоне девушку, которая занимается любовью с охотой, понятно, большая редкость. Как только мы зашли в комнату, Син опустилась передо мной на колени, стянула с меня брюки и трусы и взя-ла мой банан губами. Он сразу начал твердеть. Она захватила его поглуб-же и языком освободила головку. Я закрыл глаза, уплывая в неведомые да-ли, и чуть было не выстрелил ей в рот.
Он сразу начал твердеть. Она захватила его поглуб-же и языком освободила головку. Я закрыл глаза, уплывая в неведомые да-ли, и чуть было не выстрелил ей в рот. Она проворно отстранилась, разделась, не переставая улыбаться, одежду аккуратно сложила на стул. «Massage later…» — сказала она, ложась на кровать, и раздвинула ноги. Я погрузился в нее, я накачивал ее мощными толчками, но вдруг спохва-тился, что забыл надеть презерватив. По отчетам «Врачей мира», треть таиландских проституток ВИЧ-инфицированны. Не то чтобы я содрог-нулся от ужаса, но настроение у меня подпортилось. До чего же бездар-ны все эти компании по борьбе со СПИДом. Дружок мой сбавил прыть. Син забеспокоилась, приподнялась на локтях: «Something wrong?» — «Maybe… a condom,» — сказал я нерешительно. «No problem, no con-dom… I'm OK!», — отвечала она весело и, взяв мои ядрышки одной ру-кой, другой стала поглаживать отросток. Я откинулся на спину. Она гла-дила все быстрей и быстрей, вызывая новый прилив крови. Существует же, наверное, медицинский осмотр или что-нибудь такое. Как только я окреп, она оседлала меня и разом опустилась. Я обхватил ее за талию с ощущением собственной неуязвимости. Таз ее заколыхался, она понем-ногу распалялась, я развел ноги в стороны, вонзился глубже. Наслажде-ние было острым, пьянящим; дышать я старался медленно, чтобы доль-ше продержаться; на меня снизошло умиротворение. Прижавшись ко мне, она потерлась лобком о лобок, покрикивая от удовольствия; я гла-дил ее по затылку. В минуту оргазма она замерла, испустила продолжи-тельный стон и рухнула мне на грудь. Я чувствовал, как сокращается ее влагалище. Она испытала второй оргазм, глубокий, утробный. Я непро-извольно сжал ее в своих объятиях и разрешился с криком. Минут десять она лежала неподвижно, уткнувшись лицом мне в грудь; потом встала и предложила принять душ. Вытирала она меня очень нежно, промокая по-лотенцем, как младенца. Потом я сел на диван, угостил ее сигаретой. «We have time, — сказала она, — we have a little time». Я узнал, что ей тридцать два года. Работу свою Син не любила, но муж бросил ее с двумя детьми. «Bad man, — сказала она, — Thai men, bad men». Я спросил, дружит ли она с девушками из заведения. Она отвечала, что не особенно; большин-ство из них слишком юны и безмозглы, тратят все, что зарабатывают, на одежду и духи. Она не такая, она серьезная, деньги откладывает в банк. Через несколько лет она сможет бросить работу и вернуться в свою де-ревню; родители у нее уже немолодые, им нужна помощь.
Уходя, я дал ей две тысячи бат чаевых; это было смешно, потому что непомерно много. Она взяла деньги недоверчиво и несколько раз покло-нилась мне, сложив ладони на уровне груди. «You good man», — сказала она. Затем нацепила мини-юбку и чулки; бар закрывался только через два часа. Проводив меня до двери, она снова благодарно сложила ладони. «Take care, — добавила она, — be happy». Я вышел на улицу в задумчивом настроении. На другое утро мы отъезжали в восемь, начинался последний этап путешествия. Интересно, как провела свободный день Валери.