— Вы же не в ларьке живете? Какой подъезд? Восьмой? — И аккуратно вписался в просвет на стоянке. — Кстати, совать полтинник мне не надо, но кофе я пью.
— Можно называть тебя Лар, — сказал он, оглядывая вылизанную кухню. — Очень тебе подходит.
«С машинкой у нас хорошо, с античной мифологией хорошо. — Она достала из шкафчика кофе. — А с чем, интересно, плохо?»
Через сто лет она сказала, устраивая голову поудобнее на его плече:
— Знаешь, ты только не уходи тайком. Давай сначала проснусь я и пожарю яичницу с ветчиной, луком и сыром сверху. Кофе сварю в большой джезве. Потом тебя разбужу, и будем завтракать. Если хочешь, даже в постели. У меня такой поднос есть, на ножках. И будем читать за завтраком. Я — глупый детектив, а ты — что хочешь. А потом, если захочешь, уйдешь. А то останься пообедать, я на рынок схожу. Завтра суббота, будет Формула-1. Все мальчики с такими машинами, как у тебя, смотрят Формулу-1. А я тут буду сидеть и спрашивать глупое. Например: «Как там Шумахер?» А ты мне скажешь, что он не ездит уже. А я тебе расскажу про то, что: «Мики Хаккенен — поссор на-ации», — видишь, я все знаю. Только ты мне не говори, кем работаешь, а то ты сейчас скажешь: «Я — менеджер» или «Я — журналист». Или даже наемный убийца, что, конечно, круче, но все равно не говори. Потому что когда ты вчера сказал: «Садитесь!», — я подумала: «О! Бог из машины». Знаешь, как звучала тема моего диплома? «Применение приема «Deus ex machine» в современной литературе».
Он медленно высвободил плечо и приподнялся на локте, нашарил на тумбочке сигареты, чиркнул колесиком. Она смотрела, как алый огонек отмечает путь от дивана к окну.
— Вероятно, тебя это опечалит, но я не менеджер, не журналист и даже не наемный убийца.
Огонек описал круг, потом длинно прыгнул, и она почти увидела, как выпячиваются навстречу сигарете губы — верхняя с давним шрамом, как дым плывет аккуратным колечком, и немедля расхотела слышать, что будет сказано после затяжки. Он говорил скучно, словно эти слова утомили его раз и навсегда:
— Я не покупаю души, не навожу порчу, не краду детей, не разжигаю костер саламандрой, не считаю ангелов, танцующих на острие иглы, не танцую с ними и не держу иглу. Я просто бог из машины.
— Хорошо, — послушно сказала она, — Бог из Машины, — потому что точно знала: спорить с мальчиками — глухое дело.
— Нет, — сказал он (и Ларисе показалось, что сейчас он тоньше и выше того, кто посадил ее в машину, а потом она вспомнила, что русые волосы на кухне выглядели рыжими, а сейчас, в коротком свете от зажигалки, — темными), — ты неправильно говоришь. Обе буквы маленькие: бог из машины. Ну, заурядный такой бог из «лексуса», к примеру. Хотя может быть и холодильник, и стиралка. Из микроволновки не люблю. Мне не сложно, но люди очень пугаются.
— Хорошо, — опять сказала она, поддерживая игру. — Ты — бог-из-машины-с-маленькой-буквы. Тогда рассказывай, от чего ты меня спас. От похищения картошки и курицы или от гнусного изнасилования в луже?
— От двух остановок пешком под дождем, ужина в обществе кота и одинокой ночи. А ничего другого ты и не просила. Понимаешь, — он сел на диван, опять щелкнул зажигалкой, сейчас профиль был резким, почти индейским (миллион лет назад его обладателя звали Леша, был он битник, циник и слаломист), — я не выбираю, куда идти.
Все, что нужно, — совмещение вашего желания, моего наличия… как бы тебе сказать, — с изнанки, — и свободный механизм максимально близко. Этот «лексус» был на больничной стоянке. Собственно, он уже снова там.
Она потянулась к пачке и не слишком удивилась, ощутив в пальцах сигарету. Игра в «никак не могу прикурить» сработала странным образом: он отодвинулся и, держа зажигалку, как маленький факел, возле лица, продемонстрировал: левый-профиль-фас-правый-профиль. Сейчас мочки ушей были нетронуты, волосы подбриты на висках, а хвостик сократился до кургузого недоразумения, как у Николсона в «Иствикских ведьмах». «Миша», — подумала она, вытаскивая из памяти имя нереализованной студенческой любви.
— А что же ты делал, когда не было машин?
— Появлялся без машин. Строго говоря, я и сам не понимаю, как это случилось. Всего-то надо было забрать одного актера, и я решил, что появиться на трапеции во время его вознесения на Олимп будет забавно.
— И что?
— Понятия не имею. Неразрывная связка с техникой. Театральные механизмы, поворотные круги, мельницы. Кстати, ты не задумывалась, отчего мельники знаются с чертом? Трактирные вертелы, осадные башни…
— Игрушки Леонардо.
— Умница. Игрушки Леонардо. Я думаю, половину он сделал в надежде еще раз выловить меня.
— А просить можно что угодно? Ну, — она хихикнула, — до мира во всем мире включительно?
— Не знаю, пока никто не просил. Леонардо в первый раз достался кувшин холодного вина, а во второй — какой-то особо прочный приводной ремень. А то у него рвался то и дело.
— Слушай, я чувствую себя девочкой-дебилом из анекдота. Знаешь, да? Нет? Идет девочка-дебил, а навстречу ей ты, к примеру, и говоришь: «Повезло тебе, девочка, можешь загадывать три желания». «Ого», — обрадовалась девочка и заказала себе вот та-акой нос, вот та-акие уши и вот та-акой хвост. Получила и стоит довольная, а золотая рыбка, то есть ты, ее спрашиваешь: «Девочка, а почему ты не пожелала стать красивой, умной и богатой?» — «А что, можно было?!»