Марту родители тоже пугали, только не ведьмой. В сознании моей подружки рассказанные взрослыми страшилки принимали причудливые формы, в которых было что-то от плодовых деревьев с зубами, что-то от хищных птиц, а еще больше неясного, вроде солнечного зайчика на стене — для слепого. Фантазии Марты внушали мне ужас куда больший, чем собственные, и я ненавидел разговоры о них. А Марта любила рассказывать, ей доставляло удовольствие видеть, что другой напуган еще больше, чем она сама.
Родители наши не то что дружили, но соседями были добрыми. Летними вечерами любили пить чай в саду, вести неспешные разговоры. Это время осталось в памяти как самое счастливое — на нас с Мартой попросту не обращали внимания, целый час, а то и больше мы были предоставлены сами себе.
Связанные в пучок соломенные волосы, блеклое лицо и узкие, острые ногти — такой была мать моей подружки. Отца ее помню хуже, в мыслях являются только его бесчисленные костюмы и галстуки — однотонные, полосатые, в мелкую и крупную клетку. Костюмы — или же галстуки? — ходили по лестницам, разговаривали, водили машину и давали указания по дому.
Тогда был июль.
Голоса старших растворялись в неподвижном, сладко пахнущем воздухе, как варенье в чае.
Мы с подружкой сидели подле живой изгороди, стены из глянцевых острых листьев и мелких белых цветов. На лист запрыгнул кузнечик, закачался на шаткой опоре и только собрался покинуть ее, как очутился в кулачке Марты.
— Смотри! — прошептала она, чуть разжимая пальцы. — Он светится!
Я ничего не видел, но сразу поверил.
— Он живет на луне. — Марта мизинцем погладила пеструю спинку. — Видишь, будто искорки белые? Это лунная пыль.
— Что же он ест на луне?
Вид у кузнечика был обреченный.
— Нектар огромных цветов.
— Такой маленький? Как же он ухитряется?
Каждый раз, когда я позволял себе усомниться во всеведении подружки, она сердилась.
— Он специально стал маленьким, чтобы не поломать нашу изгородь. Если я попрошу, вырастет очень большим! Я привяжу тебя к спине кузнечика, он допрыгнет до луны и оставит тебя там, — отрезала Марта.
Моего раскаяния оказалось достаточно — пленник был отпущен на волю и мгновенно ретировался. Я с сожалением проводил его взглядом: оказаться среди сияющей лунной пыли было бы жутковато, но так заманчиво!
Марта уже забыла про кузнечика.
— А это знаешь что такое?
— Суслик. То есть его нора. — Я равнодушно склонился над круглым глубоким провалом в земле. — Только там давно никто не живет, садовник говорит, выгнал его…
— Враки! Этот ход ведет в подземную страну. Суслик остался в этой стране — зачем ему глупые люди, которые хотят разорить его дом? А там, внизу, вечное лето и радуги в небе.
— Откуда ты знаешь? Тебе туда не пролезть!
— Я там гостила, когда только родилась. Тогда я была очень маленькой, меньше ладони, но все помню… — Марта мечтательно прикрыла веки и продолжала таинственно: — Поначалу ход — простая пещера, совсем темная и тесная. Но если не испугаешься, попадешь в сад, где растут разные цветы и деревья. Многие из них разговаривают. Персики там тоже есть, — прибавила Марта, поглядев на меня, держащего косточку за щекой. — Они жалуются на садовника — зачем тот убивает гусениц? В подземной стране на гусеницах ездят, а потом, когда из них вырастают бабочки, все летают, — представляешь, как быстро?
— И даже суслики? — фыркнул я.
— Дурак. Бабочки там размером с дом… если нужно.
Я навсегда запомнил этот закат — темно-розовую полосу над синим лесом, и запах скошенного сена, и Марту, сидевшую на корточках над пустой норой.
Марта не обращала на меня внимания, водила пальцами по сухой земле, очерчивая круг. Ветер шевелил светлые прядки девочки, будто хотел найти один-единственный нужный ему волосок.
Потом наступила среда — да, точно, ведь по средам к нам всегда заглядывал почтальон. Покончив с завтраком и уроками, я помчался на поиски Марты — мне не терпелось услышать еще что-нибудь увлекательное и загадочное, переворачивающее с ног на голову привычный, совсем не волшебный мир.
Тогда я впервые увидел ее напуганной. Марта сидела сжавшись в комочек, вздрогнула, когда я остановился рядом.
— Они за мной придут, — сказала шепотом, и я заметил на ее щеках мокрые дорожки.
— Кто придет?
— Они, — Марта всхлипнула, опасливо оглянулась.
— Как их зовут? — Я почувствовал холодок, будто ледяные тысяченожки быстро-быстро забегали по спине и рукам.
— Не спрашивай. Тогда придут и за тобой! А пока о тебе не знают, ты хороший, а я хуже всех, я вазу разбила! — Она зарыдала в голос, я же стоял дурак дураком и не знал, как утешить.
Меня тоже ругали, если я разбивал чашку или блюдце. Но ваза… это, конечно, серьезней.
После этого Марта и отправилась в лес. Теперь я понимаю, она приняла решение — посмотреть своим страхам в глаза. Отважилась на то, что вряд ли было ей по плечу, — бросить вызов кошмарам, поджидавшим девочку всюду. Хотела она победить или договориться? Не знаю.
Я, как верный оруженосец, плелся за своим рыцарем — маленьким, в платье, а не в доспехах, с розовым бантом вместо шлема на голове, и думал только о том, чтобы нас нашли побыстрее. Но Марта нарочно выбирала самые глухие тропинки.