* * *
Сеньор Мигел Рейш похлопал себя по карманам пальто.
— Ключи от квартиры здесь, — сказал он сам себе, — ключи от машины здесь, документы на машину здесь, телефон здесь. — Потом повернулся к семье: — Идем?
Дона Аурелия кивнула и протянула руку Юнис. Хмурая Юнис в высоком ортопедическом воротнике демонстративно сунула руки в карманы.
— Как знаешь, — сказала дона Аурелия. — Упадешь — не жалуйся потом.
Юнис сделала вид, что не услышала, и стала осторожно спускаться по лестнице. На третьей ступеньке она остановилась.
— Я забыла перчатки.
— Зачем они тебе? — спросила дона Аурелия.- На улице тепло, в машине еще теплее.
— Я. Забыла. Перчатки, — с нажимом повторила Юнис и покрутила перед доной Аурелией забинтованными руками. На правом запястье повязка чуть-чуть сбилась, и между бинтом и рукавом черной водолазки неприятно мерцало что-то прозрачное и студенистое. Сеньор Рейш поморщился и достал из кармана ключи.
— Аурелия сходит с тобой.
— Спасибо. — Юнис попыталась вызывающе вздернуть подбородок, но воротник не позволил. — У меня есть свои ключи, и я вполне в состоянии сама сходить за своими перчатками.
— Или Аурелия пойдет с тобой… — Дона Аурелия сжала локоть мужа, и он резко замолчал, как будто его выключили. Потом пожал плечами: — Иди. Только очень быстро.
* * *
Через час, обыскав всю квартиру и опросив всех соседей, сеньор Рейш позвонил в полицию. Потом сунул телефон в карман, подошел к окну и начал размеренно бить кулаком по подоконнику.
— Ну что ты? — Дона Аурелия сняла с подоконника горшок с цветущей фиалкой и переставила его на стол. — Ты же знал, что раньше или позже это произойдет.
Сеньор Рейш перестал бить по подоконнику и посмотрел на дону Аурелию покрасневшими глазами.
— Конечно знал. — Дона Аурелия взяла со стола красивую резную рамку и попыталась вытряхнуть из нее какую-то фотографию. — С ее наследственностью…
НАТАЛЬЯ РУМЯНЦЕВА
ПОТОМ НИЧЕГО
— Да зачем тебе этот зонтик? На небе ничего кроме неба!
— Ну Лиза, я не знаю, мне нужно. Мне очень нужно за ним вернуться. Я на минутку, туда и обратно.
— Ты как всегда, я не могу… Какие-то лишние движения, лишние. На пустом месте.
— Лиза, ну что ты! Лишние движения на пустом месте — это знаешь что? Знаешь?
— Знаю — это ты. В этом ты весь.
— Ну не сердись, я быстро. Вы тут постоите?
Он не дождался ответа и повернул обратно к дому. Астры на клумбах понимающе смотрели вслед. Они теряли его, как лепестки по осени. Лиза пожала плечами и предложила спутникам сомнительное развлечение беседой. Спутникам ничего не оставалось.
Тем временем он осторожно вошел, вытер зачем-то ноги, поискал глазами злополучный зонтик.
Они немного сердятся, хотя никто никуда не спешит.
Он думал так и осторожно ступал по ковру, чувствуя, как ворс упруго сгибается под тяжестью его мыслей. Сделав то, чего делать вовсе не собирался, он будто порвал какую-то тонкую цепочку — стальную, как те, что удерживают кружки у бачков с водой.
Они, наверное, будут меня искать. Наверное, долго. Наверное, не найдут. И мне, кажется, хочется на это посмотреть.
Он аккуратно отодвинул штору и встал между ней и окном. За шторой было хорошо. Очень хорошо там было. Даже слишком хорошо. Бархатный запах пыли и подсохшей земли из горшков с комнатной зеленью. Тепло от батареи. Холод стекла. Прижаться лбом и ждать. Смотреть. Замедляться. Делать все меньше лишних движений. Перестать делать их вовсе.
Они, конечно же, искали. Лиза сначала злилась, потом кричала, потом попросила всех уйти. Потом плакала, но не от жалости. Потом ничего.
Когда следователь осматривал дом, он не сразу подумал о шторе. Только когда в комнате никого не осталось, он заглянул туда и встретился с ним рассеянным взглядом.
— Тссс, — сказал он. — Никаких лишних движений. Это место — пустое.
Следователь кивнул и не стал.
ТАНДА ЛУГОВСКАЯ
ЗАПЯТАЯ
— …а еще есть забавная человеческая порода, — Айхр задумчиво потягивал медовый чай, — представители которой сводят все к простому объяснению. Например: если заниматься зарядкой и по утрам проходить километр пешком — никогда ничем не заболеешь. Примеры спортсменов, убитых, скажем, саркомой, их не убеждают и никогда не убедят. Потому что дело вовсе не в примитивности мышления — о, они бывают весьма изощрены… — Потянулся за чайником. Долил. Продолжил: — Нет, дело на самом деле в трусости. Такие люди боятся взглянуть на картину мира в целом и признать, что они на самом деле смертны. Ну или бессмертны, — Айхр посмотрел в ладонь, как в карманное зеркальце, — это уж как не повезет.
Ну или бессмертны, — Айхр посмотрел в ладонь, как в карманное зеркальце, — это уж как не повезет. Именно потому они цепляются за простые, по сути почти магические объяснения: я буду хорошим, и меня минует…
Насчет трусости — видимо, это ко мне. Простых объяснений вроде бы не ищу, но это совершенно необязательно. В другое время с удовольствием послушал бы разглагольствования умницы дьявола — но не сейчас.
Кажется, я пялился в чашку довольно долго и кусок монолога упустил. Жаль, потому что вот это — точно ко мне:
— …сначала перестаешь чувствовать вкус хлеба. Это достаточно верный индикатор. То есть можно списывать на усталость, на болезни — но на самом деле ты должен понимать, что происходит. Потом язык становится все более равнодушным и перестает различать любые оттенки. Последнее, что он распознает, — как правило, кровь.