— Мам, а Черноушка теперь наша кошка?
— Наверное, — отозвалась Надечка рассеяно, собирая тарелки и вилки.
— Чего-то нету ее нигде, — жалобно вздохнула Оля. — Как зашла в дом, так и нету.
— Ну что ты, доча, тут и дверь не закрыта была, выбежала куда-то. Придет.
— Не придет, — отрезала вдруг Олюшка и расплакалась.
Пришлось тарелки оставить и укладывать спать новоселицу, приговаривая: «Сплю на новом месте, приснись жених невесте».
Кошку Черноушку Кольцовы больше не видели. Вместо нее в ближайшее после переезда воскресенье вдруг объявился кот Мартын. Уезжали всей семьей на Пески, заперли дом, вернулись — а в кухне рыжий толстый зверь лежит, пузо на солнце греет. Надечка осмотрела все окна, подергала все форточки на новых, только что поставленных рамах, поворчала немного на молдавских шабашников, которые все делают вкривь и вкось.
Ночью лежала, слушала старый новый дом и сердилась: на кота, на шорохи, на тихо сопящего Кольцова.
Утро, однако, оказалось вечера мудренее. Озарение пришло на уроке, посреди длинной фразы из учебника: «…стремясь во всем соответствовать природе, называли это принципом фэн-шуй».
..стремясь во всем соответствовать природе, называли это принципом фэн-шуй».
Все ближайшие выходные Надечка Кольцова ходила по дому с компасом, потом со свечой. Сверялась с какими-то схемами из учебника. Звонила подругам, погнала Володю к одной из них через весь город — за толстой кипой глянцевых журналов. В конце концов купила три кактуса, заставила мужа передвинуть кровать так, что к двери в спальню приходилось добираться в обход комода, повесила в прихожей «музыку ветра» и связку ненастоящих китайских монеток на красной тесьме.
И стала спать спокойно.
Зато лишился покоя Володя Кольцов.
Не сразу.
Он работал посменно, то в три часа ночи домой приходил, то уходил рано. Надечкин «фэн-шуй» в прихожей был чуткий, звонкий, и Кольцов даже ботинки надевал, затаив дыхание и скрючившись, а разувался, балансируя на одной ноге, как плясун. Однажды так топтался-топтался, а тут еще половица особая, наступать нельзя — запоет, всех побудит. В общем, вывернулся как-то хитро, даже шею свело. Больно — до искр перед глазами. Проморгался Володя, шипя и охая, а все-таки жену, похоже, разбудил. Потому что дверь в спальню приоткрылась.
«Сейчас будет мне», — тоскливо подумал Кольцов.
И было ему. Надечка, сонная и теплая, выплыла навстречу, улыбнулась, как девочка, погладила по больной шее.
— Застрял? — прошептала в ухо.
Помогла снять тяжелую куртку, зимнюю шапку и шарф запихала куда-то на вешалку и потащила мужа за руку в теплое гнездо. Кольцов так опешил, что даже не стукнулся, как обычно, коленкой о комод. И вообще, ему показалось, будто кровать стоит так, как раньше, до «фэн-шуя», но это был, наверное, морок от усталости после смены. Потому что едва Кольцов улегся, устроился и умялся, ощущая ни с того ни с сего почти жениховскую радость, как в шее опять щелкнуло, скрежетнули позвонки, и благодать испарилась. Лежал Кольцов, безусловно, у себя в кровати, но только Надечка крепко спала лицом в подушку, и проклятый комод торчал поперек прохода, да и радости, собственно, никакой не было и в помине.
В другой раз это случилось утром, в выходной день. Сонный Кольцов осторожно шел в ванную, но где-то возле вешалки, под фальшивыми китайскими монетками, его качнуло, занесло в сторону. Он, правда, головой не ударился, но что-то определенно случилось, потому что с кухни больше не пахло раскаленной проволокой. Этот промышленный металлический запах устраивала Надечка, включая тостер. Кольцов, конечно, ел поджаренный хлеб, но яичница с салом была ему гораздо милее. И вот яичницей-то сейчас и пахло.
Кольцов задышал с открытым ртом.
Пахло яичницей. С салом.
Володя двинулся в кухню — куда ему, вообще-то, в трусах был вход запрещен. Наденька, правду сказать, даже не обратила на это внимания — ласково кивнула, и все. В одной руке у нее был сковородник, в другой деревянная лопатка.
Пулей метнулся Володя в ванную. Жизнь была прекрасна.
До тех пор, пока он не вышел опять в коридор — умытый-причесанный, предвкушающий редкостный завтрак, — и старым раззявленным тапочком зацепился за порог ванной.
Кольцова пронесло по коридору, он ухватился за телефонный столик на колесиках, проехался с ним немного. На шум из кухни выглянула Надечка. За ней тянулся шлейф сухого каленого запаха.
— Одевайся уже, — сказала жена. — А тапки эти выкинь. Убьешься еще.
Как он в тот день завтракал — Кольцов не помнил. Да и не старался вспоминать, если честно.
Надечку мужнины странности, конечно, тревожили. Или, сказать точнее, раздражали. Здоровый крепкий мужчина, а в коридоре на ровном месте спотыкается.
Или, сказать точнее, раздражали. Здоровый крепкий мужчина, а в коридоре на ровном месте спотыкается. Не болен ничем, не пьяница, но как-то это… странно, что ли. Пойдет куда — из кухни, из спальни, — шарахнется в прихожей, загремит, забрякает колокольчиком — и тишина, нету его, не слышно, что он там делает, где? Уже грешным делом подумывала — не запрятана ли у него где-нибудь бутылка, может, все-таки пьет украдкой? Принюхивалась: нет, водкой в неурочное время не пахнет, и вообще ничем подозрительным, только глаза какие-то после таких отлучек — ошалелые. И смотрит так, будто не туда попал или не узнает, сто лет не видал, здрасьте! А что высматривать да прислушиваться, и так в доме скрипит все, валится, и половица в прихожей шатается, скорей бы уже весна да тепло — занялся бы полами.
Но, конечно, Надечка старалась плохого не замечать, фэн-шуй не смущать, не портить дурацкими мыслями. Читала толковые советы в женских журналах. От советов, правда, облегчения не было: виду не показывать, расслабиться да не нервничать, да поговорить по душам. А как тут поговоришь, когда муж либо в ночь, либо с ночи, либо в выходной день на рыбалку поехал? Ну а не на рыбалку, так насчет шпал с приятелями из дорожных мастерских договариваться, чтобы выписали да на доски распилили. Ну а не доски или рыбалка, так еще найдется чем заняться: мужчина как-никак, и при хозяйстве. Да и о чем говорить? Зачем, мол, спотыкаешься да почему смотришь? Глупо как-то.