почувствовали в этом частом звоне, что вече будет необычное. Все узнали чистый беспокойный звон вечевого колокола, слегка надтреснутого, и сразу
отличали его от равномерного звона других благозвучных колоколов киевских церквей.
Вадим в это утро, как всегда, уже побывал в своей иконописной мастерской. Накануне наставник строго ему наказывал:
— Списывать образ надо точно, без самочинных вольностей, от которых расшатывается древлее благочестие!
Поэтому Вадим старательно всматривался в икону сурового праведника греческого письма и старательно воспроизводил каждую морщинку, «нарубал»
каждую прядь волос, каждую складку одежды великомученика Власия.
«Да я и сам уже становлюсь великомучеником, — думал Вадим. Жжет меня тоска неугасимая, гнетет пуще вериг железных…»
В мастерскую вбежал его товарищ, соученик по иконописной работе, юный послушник Косьян, и стал торопить:
— Бросай работу! Вечевой колокол, говорят, общий сход выбивает. Зовет на большое вече всего Киева. Бежим туда вместе! Я тебя проведу прямо
к тому месту, где всего виднее.
Испросив благословение у своего наставника, оба юноши направились по узкой заснеженной улице.
Зовет на большое вече всего Киева. Бежим туда вместе! Я тебя проведу прямо
к тому месту, где всего виднее.
Испросив благословение у своего наставника, оба юноши направились по узкой заснеженной улице. По обеим сторонам тянулись плетни и дощатые
заборы, за которыми виднелись голые верхушки деревьев и камышовые крыши побеленных хаток. Над крышами летали сизые и пестрые голуби, из глиняных
труб вились дымки — хозяйки, верно, пекли хлеб. Все казалось таким мирным и благодатным. В одну открытую калитку они увидели, как две лохматые
собаки с лаем бросились на распушившуюся кошку, вскочившую на плетень. Все как всегда!
Однако, повернув на следующую улицу, юноши стали замечать, что тревога уже начала охватывать киевлян: громко хлопали калитки, выходили,
запахивая шубы, хозяева, выползали старые деды, подходили друг к другу и, приложив ладонь к уху, расспрашивали: что случилось? Все ускоренными
шагами направлялись к Софийской площади в верхний город.
— Эй, Вадим, иди к нам! Земляков встретишь! Это были кузнец Григорий и Андрей, днепровский плотовщик, спокойный, уверенный как всегда.
Через плечо висела кожаная котомка, на поясе за спиной засунут топор с длинной рукоятью, какой носят лесорубы.
— Татар видел?
— Каких татар? Неужели пленных пригнали? — спросил Вадим.
— Вишь, чего сказал! Сперва сумей их попленить! Иди за мной, сейчас покажу.
Андрей повел своих молодых друзей через переулок на холм, заросший старыми липами, где обычно летом собиралась молодежь и водила хороводы.
Теперь здесь было пусто и все засыпано снегом. С этого холма открывался вид на далекие просторы заднепровских степей.
— Гляди туда, к восходу. Видишь много черных дымков?
— Это камыши горят?
— Нет! Это татары греются у костров. Вдали на заснеженной беспредельной равнине, сверкающей в лучах солнца, виднелось много черных дымков,
относимых в сторону порывами ветра. Бесчисленные черные точки, рассыпавшиеся по степи, медленно, но неуклонно направлялись к Киеву.
— А вот эти чернушки, как маковые зерна, разбросанные вдали?
Что это? — спросил Косьян.
— Вот это и есть татары! Вчера татарские разъезды уже подходили почти к самому Киеву.
Вадим удивленно смотрел на Андрея. Никакой тревоги не видно было на его лице. Он оставался таким же спокойным, каким бывал в бурю и
непогоду, когда сидел на переднем плоту и холодными серыми глазами следил за днепровскими бушевавшими волнами.
— Видно, уже мне заказана дорога домой, к моему Андрюшке! тяжело вздохнув, сказал плотовщик. — А доведется ли увидеть его еще раз — один
бог знает! Идем на вече. Послушаем, что там скажут.
Андрей и оба юноши быстро прибыли на Софийскую площадь.
На площади находился прославленный храм св. Софии, премудрости божией, построенный князем Ярославом Мудрым двести лет назад. Некогда храм
был богато украшен. Он славился искусно сделанной византийской живописью, украшавшей все стены храма. На Софийской площади обычно происходили
всенародные вечевые собрания.
Но, кроме того, здесь почти всегда, круглый год происходил торг. Русские и иноземные купцы доставляли сюда свои лучшие товары.
Булгарские купцы (с верхней Волги) привозили дорогие меха, немцы янтарные украшения, разноцветные сукна.
Мадьяры приводили своих дорогих
отборных коней, а полудикие половцы продавали скот и кожи.
Купцы из Крыма привозили соль, дешевые бумажные ткани, вина и душистые травы.
На площади оказались знакомые.
— Эй, друже Андрей, иди к нам: своих увидишь, знакомых найдешь! — кричала кучка людей, примостившихся на краю площади на высокой груде
сложенных бревен. Оттуда можно было удобнее смотреть, как будет проходить это вече киевлян, призванное решить судьбу стольного города, решить и
свою собственную участь.
Уже неделю назад киевляне видели примчавшихся обожженных, вымазанных в копоти беглецов из Чернигова и Переяславля-Русского.
Они с проклятиями и слезами рассказывали, как к ним нахлынули татары в волчьих треухах и долгополых шубах, окружили города огромными