от главной столицы всех монголов Каракорума… Субудай поднял над головой руки и склонился до земли в знак горестного воспоминания о кончине
великого кагана. — Нам нужно сохранить безопасным и неприкосновенным этот наш великий путь, помня, что это путь не только Священного Правителя,
впервые его проложившего через беспредельные пустыни Гоби и Кызыл-Кумов, но что только по этому пути к нам прибывают и будут прибывать для нашей
поддержки новые отряды родных и единственно всегда нам верных монголов, непобедимых багатуров. — О, как это верно! — простонал кто-то.
— Кто сейчас наши самые главные противники? — продолжал Субудай. — Кто сможет перерезать этот путь, эту жилу, связывающую нас с родным
Монгольским царством? Не император ли Фредерикус?
Нет! Этот император — теперь соломенное чучело, которым германцы и франки не смогут испугать даже тех облезлых собак, что бегают вокруг
наших монгольских лагерей.
— Верно, верно! — воскликнули темники.
— И куда только он запрятался, этот прославленный император?
— Куда запрятался? Туда, откуда легче всего убежать! презрительно усмехнулся Иесун Нохой.
— Правдоподобно! Но теперь нам опасны все же два человека. На юге Абескунского моря, в Тавризе, стал что-то готовить наш опасный враг,
чингизид, хан Хулагу. Он ненавидит нашего владыку Саин-хана, завидует ему и собирает войско, чтобы напасть на нас и захватить Кечи-Сарай. Рано
или поздно нам все же придется с ним биться и его разгромить.
— С Хулагу мы справимся! — раздались голоса.
— Кто же второй противник? Объясни нам, славный премудрый Субудай-багатур.
— Вы сами должны догадаться. Барс не опасен, пока он мал и сосет матку. Но с молоком он всасывает новые силы, у него растут зубы, и он
становится грозен, когда выходит, могучий и вольный, на вершины Хангайских хребтов. Так и теперь…
Субудай замолк. Все затаили дыхание, стараясь не пропустить ни одного слова. Великий Аталык вынул из-за пазухи небольшой кожаный мешочек с
висящими на концах узкими ремешками.
Великий Аталык вынул из-за пазухи небольшой кожаный мешочек с
висящими на концах узкими ремешками.
— Передай Хаджи Рахиму! — приказал Бату-хан. — Пусть он нам прочтет! Это весть от Арапши, принесенная орлом-письмоносцем.
Этого орла я оставил на одном из военных постов, а здесь сберегалась его орлица. Сам Арапша спешит сюда вслед за ним.
Я осторожно вскрыл мешочек и вынул сложенный в несколько раз кусок тонкого пергамента. Разгладив на колене исписанный лоскуток, я сперва
прочел про себя все, что там было написано, потом поднял глаза на Саин-хана.
— Читай! — приказал он.
Я начал медленно разбирать мелко написанные строки, и руки у меня дрожали.
— Пишет Арапша Бесстрашный… «Великому хранителю грозного меча Священного Правителя, могучему владыке земель небесной Синей Орды и
завоевателю «вечерних стран», шлет срочное донесение его верный тургауд и желает благополучной и победоносной жизни еще тысячу и один год…»
— Дальше! Дальше!
— «Доношу тебе, что германские всадники, согнав множество земледельцев из покоренного ими населения, живших в лесах, встретились с войском
коназа Искендера Новгородского на льду большого озера. Со своей привычной дерзостью коназ Искендер сразился с германцами…»
— Дальше! Дальше! Кто кого побил? — воскликнули монгольские ханы.
— Сейчас прочту. Здесь неразборчиво написано. Вот понял:
«Искендер разбил германцев и погнал их, как баранов…»
— Ай да смелый багатур! — воскликнули со смехом сидевшие монголы, но все замолкли, заметив, что Бату-хан опустил глаза и нахмурился, как
будто в гневе.
— Что еще написал Арапша? — спросил он.
— Он пишет: «Теперь коназ Искендер Новгородский имеет испытанное войско, полное веры в свои силы, готовое к любому походу, и урусы начинают
говорить, что Искендер задумал освободить все урусские земли. Вслед за этим крылатым вестником я еду сам и лично расскажу вое, что видел».
Бату-хан заговорил быстро, с яростным гневом, облизывая пересохшие губы:
— Я хочу видеть этого Искендера. Надо его вызвать немедленно сюда, к моему шатру, и тут я решу, что с ним сделать.
— А если Искендер откажется приехать? — спросил хан Менгу.
— Тогда я двину мои отряды на Новгород, и никакие морозы, или болота, или разливы рек уже не удержат моего войска. Я обращу всю северную
урусскую землю в мертвую равнину, такую же, как теперь окрестности Кыюва и многих других городов. Все переглянулись. У всех явилась одна и та же
тревожная мысль. Нохой, самый невоздержанный, бросил несколько слов:
— А как же Тригестум? Неужели…
Бату-хан понял, что всех беспокоило, и сказал:
— Осторожность так же нужна полководцу, как ему нужна смелость и дерзость. Да, теперь я полагаю, что наиболее осторожным будет повернуть
мое войско обратно в кипчакские степи для отдыха коней и, главное, — для охраны моей ставки Кечи-Сарая… и затем для подготовки к новому
походу…
— Не делай этого! — воскликнул Иесун Нохой и бросился на колени перед Бату-ханом. — Не делай! Это будет роковая непоправимая ошибка!
— Молю, не поворачивай обратно коней! — поддержал Нохоя арабский посол Абд ар-Рахман.