На этих конях ты приедешь туда, где наш повелитель соблаговолит принять тебя.
Гаврила Олексич, продолжая держать шапку в руках, сказал:
— Благодарю его царское могущество за .милостивое разрешение.
Передай, что его верный слуга прибудет в назначенное время. Могу ли я также привезти некоторые скромные подарки?
— Насчет подарков я не получил никаких распоряжений, и о них тебе будет объявлено после, если в беседе наш великий Саин-хан отнесется к
тебе милостиво.
Могу ли я также привезти некоторые скромные подарки?
— Насчет подарков я не получил никаких распоряжений, и о них тебе будет объявлено после, если в беседе наш великий Саин-хан отнесется к
тебе милостиво.
Татарский воин, не сгибаясь, сделал величавый жест, слегка косившись пальцами правой руки сердца, губ и лба. Затем, резко повернувшись, он
направился к своему рыжему коню, грызущему удила.
Воин легко поднялся в седле и, покосившись еще раз на провожавшего его Олексича, придержал тронувшегося с места коня.
— Ты что-то еще хотел спросить меня, почтенный русский посол?
— Ты угадал, доблестный воин. Я хотел узнать твое славное имя.
— Мое имя Мусук, личный телохранитель моего великого государя.
Конь, сдерживаемый поводом, роняя пену, заплясал и двинулся вперед. Всадник, статный и гордый, в блеске солнечных лучей, игравших на его
парчовой красной одежде и серебряных пряжках сбруи, не торопясь, повторил свой величественный привет и скрылся за деревьями.
Всю ночь Олексич пролежал без сна на конской попоне, расстегнув ворот синей шелковой рубахи, заложив руки за голову.
Мысли его неслись причудливым потоком. То он вспоминал дубовые стены Переяславля, отраженные в тихом озере, то тусклые огоньки засыпанных
снегом деревень, растянувшихся вдоль оврагов, то белые величественные храмы богатого вольного Новгорода, праздничный перезвон церковных
колоколов и настойчивый тревожный звук вечевого колокола, сзывающего шумную толпу на вече, где он много раз стоял рядом с другом детских лет,
горячим и смелым князем Александром.
Мысли возвращали снова к предстоящему свиданию с грозным татарским ханом, свиданию, которое для многих бывало последним…
Что скажет ему обычно молчаливый повелитель, владыка беспредельных степных равнин? Чего потребует? И что можно будет ему ответить? Да и
дойдет ли он до шелкового Батыева шатра, охраняемого безмолвными монгольскими воинами и крикливыми ведунами-шаманами, которые перед приемом
требуют поклонения кустам и священному огню? Смирится ли гордость и воля русского витязя, согнется ли его спина? Или придется ему испить горькую
чашу русских пленников, замученных, с переломанными костями, брошенных под доски, на которых после победы при Калке Чингизовых орд пировали
татарские ханы? Не задумал ли злопамятный Батыга снова отправить свои дикие стремительные полчища в Залесье, на Суздальскую Русь, уже однажды им
разгромленную, и на буйный вольный Новгород? И кто для Новгорода страшнее: надменные немцы и шведы, напирающие на Русь, или до времени
затаившийся Батыга?
Глава 5
СКОРБНЫЙ ПУТЬ
Когда прибыли воины с обещанными конями, Гаврила Олексич был уже готов к приему. Он надел блестящую кольчугу, подпоясался широким
серебряным поясом с золотыми бляшками. На нем слева на перевязи висел меч в зеленых ножнах, отделанных серебром, с рукоятью из «рыбьего зуба» —
моржовых клыков. На голове сверкал шлем с узорчатой насечкой, из-под которого виднелись слегка вьющиеся светло-русые волосы. На ногах были
расшитые узорами красные сафьяновые сапоги с загнутыми кверху носками.
Дружинник подошел к Олексичу, остававшемуся в шатре, и, заикаясь, с тревогой сказал:
— Там кони ханские пришли, только… не серчай… никудышные они! Не гоже тебе будет садиться на такую скотину! Сами же татары засмеют! — И
дружинник отогнул ковер, прикрывавший вход.
Перед шатром действительно стояла чалая, полуседая кобыла с отвисшей нижней губой, показывая желтые стертые зубы. Седло было ханское, но
крайне ветхое, с красным бархатным чепраком; вся сбруя тоже старая, выцветшая; хвост лошади полуоблезлый, а ноги она держала растопырив, того и
гляди свалится. Присланные другие два коня были такие же, — не к чести удалого всадника, хотя этих коней торжественно держали под уздцы нарядно
одетые молчаливые татарские воины.
Гаврила Олексич опустил полог шатра. Он снял шлем и в гневе сорвал кольчугу. Приказал дружиннику стянуть сафьяновые сапоги. Он переоделся и
вышел из шатра в голубой шелковой рубашке, обшитой по воротнику мелким жемчугом, гладком синем суконном охабне, подпоясанном кожаным ремнем. На
ногах были простые булгарские сапоги. Никакого оружия он с собой не взял.
— Позвать сюда Никодима!
— Я здесь, мой господине! — отозвался и подошел степенный казначей, спутник Олексича.
— Слушай, Никодим, внимательно и сделай, как я скажу, ты покроешь кобылу лучшим куском заморского аксамиту, перетянешь, как подпругой,
золотым поясом, — выбери, какой понарядней. Морду кобыле перевьешь жемчужными нитями. Другого коня покрой двумя куньими женскими шубами и
перевяжи нарядными поясками, чтобы по пути не растерять.
Никодим вскинул глаза на Гаврилу Олексича, но перечить не посмел.
— Будет сделано, господине! Повремени немного, пока распорю дорожные сумы.
Олексич увидел в стороне прибывшего в Орду вместе с ним княжеского летописца и книжника отца Варсонофия.
— Послушай, отче! Одень на себя благообразную рясу получше, захвати кадило. Ты сейчас поедешь со мной. Может быть, придется нам испытать с