наследника! Все мои сыновья между собой дерутся и ссорятся, готовые отравить друг друга. Наследником может стать только тот, кто умеет
повелевать. А такого нет!
Юлдуз-Хатун стыдливо закрыла лицо руками и сказала:
— Потому я и хочу, чтобы ты никуда больше не отправлялся, а довольствовался твоим блистающим, как солнце царством Синей небесной Орды,
чтобы ты оставался в Сарае.
— Почему?
— Потому что я уже надеюсь и даже уверена, что скоро я тебе подарю сына, и у него будут твои зоркие глаза, твоя смелость и твое уменье
повелевать…
Бату-хан стоял задумчивый, озаренный багровыми лучами заходящего солнца:
— Для меня смелый доблестный сын будет высшей радостью. Весь поход я буду думать о тебе и ожидать твоего драгоценного для меня дара. Но я
отправлюсь в поход в назначенный мною день… Чтобы оставаться могучим я должен раздавить моих соседей, или они раздавят меня.
Глава 3
ГНЕВ БАТУ-ХАНА
Бату-хана редко кто видел разгневанным. Смуглое сухое лицо его, точно выточенное из старого ореха, всегда казалось спокойным и невозмутимым
в самых потрясающих обстоятельствах, хотя в сердце его, может быть, бушевали вихри. Так, в разгар боя, отчаянной атаки «бешеных» или штурма
города вся сила воли, напряженной мысли полудикого ума, злорадства или досады — все достигало высшей силы, сжатое, словно в клещах, в
несокрушимый алмаз, который все может разрезать, вспыхивая холодными искрами сухих коротких приказаний.
В таких случаях особенно сверкал прищуренный глаз и левый уголок рта с изогнутым разрезом сухих губ слегка приподнимался, показывая оскал
хищных зубов. Его смуглое холодное лицо освещалось мимолетной усмешкой, самоуверенной, убежденной в своем могуществе и неизменной боевой удаче.
При этом Бату-хан не раз говорил:
— Могучий бог войны Сульдэ еще от меня не отвернулся!
Но в этот роковой день Саин-хан почувствовал угрозу возможной опасности. Всегда полагаясь только на себя, считая, что для него нет ничего
невозможного, в этот день он почуял веяние черного крыла беды, и ему представилось вдруг страшное крушение задуманного похода, развал
величественного плана завоевания вселенной, плана волнующего, задуманного его более счастливым, но ненавистным дедом.
Чтобы проверить свои опасения, Бату-хан созвал «малый совет» из семи высших умудренных опытом чингизидов и багатуров. Однако, из гордости
решив пока не раскрывать перед ними возникших тревог, он надеялся в разговоре навести своих собеседников на те же мысли, но сделать так, чтобы
эти опасения исходили как будто от них самих.
В назначенный час все входили, скрестив руки на животе, в комнату, украшенную при входе двумя позолоченными китайскими «драконами счастья».
Комната «великого приема» небольшая, квадратная. Пол затянут хорезмским красным ковром. У задней стены разложен, поверх первого, другой
небольшой шелковый персидский ковер с причудливым рисунком. Здесь посередине лежит стопка квадратных, выделанных до нежности замши, кусков
толстой верблюжьей кожи. На стене, над этим священным местом, прикреплены два «туга» — знамена правого и левого крыла монгольского войска.
Между ними — девятихвостый «туг» джихангира, Повелителя Вселенной и начальника всех монгольских войск. Среди восьми густых черных хвостов
яка посредине выделялся длинный рыжий хвост знаменитого Чингизханова жеребца.
Эта стопка из двадцати семи (три счастливых девятки!) верблюжьих кож, заведенная Потрясателем Вселенной, являлась священным походным троном
внука его — Бату-хана. Все монголы помнили однажды сказанные Бату-ханом слова: «Полководец не должен возить с собой золотой трон. Он должен
отбирать золотые троны у покоренных владык и переливать их в кубки для веселых пиров с верными соратниками.
Все монголы помнили однажды сказанные Бату-ханом слова: «Полководец не должен возить с собой золотой трон. Он должен
отбирать золотые троны у покоренных владык и переливать их в кубки для веселых пиров с верными соратниками. Троном великого смелого завоевателя
должен быть подседельник его коня».
По правую сторону от трона обычно садились великие начальники отдельных орд, кюряганы чингизиды: Орду, Шейбани, Гуюк и Менгу. В этот вечер
Орду еще не явился. Гуюк (как обычно) тоже прислал гонца с известием, что он заболел. По левую сторону поместились грозные темники: Пайдар,
Кадан, Бурундай и великий аталык, воспитатель и военный советник Бату-хана, Субудай-багатур, сверлящий каждого своим единственным глазом.
Бату-хан поднялся по витой лестнице и вошел бесшумной походкой тигра.
— Да сохранит тебя вечное небо на тысячу лет! — склонившись, воскликнули все ожидавшие.
Гибкими движениями хищного зверя Бату-хан уселся на желтой стопке верблюжьих кож и обвел всех внимательным взглядом: никакой тревоги или
озабоченности ни у кого на лице он не заметил.
Все подходили к Бату-хану и совершали положенные выражения верности и почтения, целуя ковер между руками. Затем медленно и с достоинством
садились вдоль стен. Ловко проскользнувший в комнату негритенок Саид принес ворох ковровых подушек и подложил каждому под руку. Осталось пустым
только место справа от Бату-хана, где обычно сидел его старший и любимый брат Орду.
Общее молчание прервал хан Менгу, сказав с приветливой улыбкой:
— Кажется, мы уже накануне «счастливого дня», начала долгожданного похода? Как ты здравствуешь, наш любимый Саин-хан?
Силен ли ты? Как дышит твоя грудь? Как могучи твои руки?
Бату-хан равнодушно отвечал, смотря прямо перед собой:
— Благодарение вечному небу! Я здоров. Все благополучно. Ты здоров ли?
Менгу пробормотал обычную благодарность. Все затихли, ожидая, что скажет Бату-хан. Он начал отрывисто:
— Верно сказал мой почтенный кюряган Менгу. Впереди «счастливый день». Он уже близок. Но… поведайте мне, что вы думаете, все ли у нас