недавно его отец, когда прошел слух о предстоящем походе, вызвал сына домой, сюда, в нашу ставку. В этом походе должен участвовать каждый
чингизид. Поэтому отец надеется, что в походе Нохой остепенится и покажет себя доблестным воином. И что же! Здесь, в ставке, он снова буянит,
никому не дает покоя, затевает драки, устраивает попойки. На своем вороном коне с дутаром в руках он подъезжает пьяный к юртам разных достойных
ханов и поет песни, прославляющие их жен и наложниц…
— Дзе-дзе! — воскликнули сидящие, укоризненно покачивая головой.
— Полоумные женщины, услышав песни Нохоя, как зачарованные, выходят к нему, а он их хватает, перекидывает поперек седла и вскачь увозит в
свое становище.
— Полоумные женщины, услышав песни Нохоя, как зачарованные, выходят к нему, а он их хватает, перекидывает поперек седла и вскачь увозит в
свое становище. Говорят, что там у него уже образовался целый гарем из похищенных жен и первой была Зербиэтханум, подаренная тобой новгородскому
послу…
— А первой распутницей в этом гареме — твоя греческая царевна? — равнодушно спросил Бату-хан. — Почему же ты зарубил и ее и хана Нохоя?
Орду обратился к китаянке И Ля-хэ, сидевшей у ног молчаливой Юлдуз-Хатун:
— Почтенная китаянка! Не можешь ли ты мне уступить пару подушек? Мне трудно сидеть на этом ханском священном троне.
И Ля-хэ бесшумно принесла и положила ковровые подушки, на которых Орду удобно уселся и продолжал:
— Да, я не зарубил Нохоя. Моя вина! Наоборот: я обнял его, когда он через день прискакал ко мне, как безумный, держа в руках лисий колпак и
повесив пояс на шею. Он просил меня его зарезать и взять пленную гречанку обратно, обещал дать в придачу отборного коня, персидский ковер и
двадцать рабов. Он поклялся, что будто бы в тот вечер похищения гречанки был совершенно пьян. Но это все неверно. Он снова шутил. Это меня
развеселило. Я далее обнял его и сказал, что охотно дарю ему эту ядовитую змею, колючую фалангу, неукротимую дочь скорпиона. Я пожелал им обоим
всяких утех. Так, мы вместе, обнявшись, просидели долго, до утра. Я подливал ему вина, радуясь, что благополучно мог избавиться от этой, всегда
беспокойной, всем недовольной и требующей невозможного румийки.
Нохой тоже был доволен и всю ночь пел песни.
— А все же, думаешь ли ты, что Нохой принесет пользу в предстоящем походе?
— Хан Нохой, несмотря на юность, обладает острым умом полководца. Вот что он говорил, вот что предлагал… Да что это такое? Этот дерзкий
мальчишка уже тут!.. Он ничего не боится и каждый день придумывает что-либо новое.
Все остолбенели. С улицы донеслась песня. Чистый задорный мужской голос пел:
Хороши стройные девушки монгольские, Их глаза сияют, как ночные светлячки, Летающие весною над нашей степью.
Счастлив тот удалец, который не боится Держать на ладони такого светлячка…
Все ханы шептали:
— Верно! Верно! Прекрасны наши ночные светлячки! Прекрасны наши монгольские девушки!
А голос издалека продолжал:
Чудесную птицу Симург хранил в своем шатре Хан Орду, прославленный бесстрашный багатур.
У этой птицы глаза изумрудные Вспыхивают, как вечерние звезды, Но ее похитил пьяница и бродяга Вольный охотник и удалец Нохой.
Он ее за лодыжку приковал Серебряной цепью к столбу Близ своей юрты, рядом с любимым конем. Все ханы посмотрели друг на друга, покачивая
головами, и следили, что будет делать хан Орду. А тот, по привычке соединив концы коротких толстых пальцев, шептал:
— Какое счастье! Какую радость послало мне вечное небо!
Теперь я могу, наконец, отдохнуть от забот и тревог, которые мне доставляла эта беспокойная женщина из румского царского рода.
Занозы и колючки в моей юрте больше нет!
Голос из темноты снова запел:
Прекрасный цветок лилия хранится в золотом дворце Сто волкодавов и тысяча воинов ее стерегут.
Ни один отважный сокол не проникнет В этот кружевной дворец, Но дерзкая песня бродяги донесется И до прекрасной белой лилии, Воспевая
красоту ее глаз, стройность бедер И походку пугливой лани.
Задумчивое лицо Бату-хана осветилось загадочной улыбкой.
Прищурив глаза, он пристально стал вглядываться в лицо Юлдуз-Хатун. Та сбросила черное шелковое покрывало, вскочила и ответила ему прямым
смелым взглядом черных глаз. Ее бледное лицо, всегда кроткое и покорное, теперь пылало гневом. Она стояла напряженная, подобно натянутой струне,
сжав маленькие кулачки.
— Спой ему ответную песню! — тихо и медленно сказал Бату-хан.
— Ему? Такому наглецу и разбойнику? Никогда!
— Спой! Спой и призови его сюда! — настойчиво приказал Бату-хан. — Я хочу его увидеть! Перед собой, здесь!
Высокая китаянка И Ля-хэ склонилась к уху маленькой Юлдуз и что-то стала настойчиво шептать. Юлдуз утвердительно кивнула головой и, взяв
дутар, вышла на балкон. Она запела нежным, трогательным голосом. Слова песни отчетливо разносились в тишине заснувшего города:
Усталый путник — гость желанный, Войди спокойно в этот дом!
Ты повидал иные страны, Ты нам расскажешь обо всем.
Вдруг Юлдуз-Хатун вскрикнула, отбежала обратно в комнату и кинулась на грудь И Ля-хэ.
На балкон быстро вскарабкался юноша в хорезмском бархатном колпаке, опушенном лисьим мехом, и в полосатом кафтане, подпоясанном серебряным