благополучно? — Бату-хан обвел всех угрюмым взглядом и остановился на крайнем слева хане Шейбани. Тот поправил колпак из пушистой черной лисы,
передернул плечом и сказал:
— Как будто все даже очень благополучно. Батыры наши рвутся в поход. Кони сыты, отдохнув за лето. Могучий победоносный бог войны незримо
витает над нами и ждет с нетерпением, когда запылит конница. Поход будет так же славен, как все предыдущие походы нашего непобедимого Саин-хана,
хотя мы и рассчитывали на большую подмогу, которой, к сожалению, теперь лишились. Все сидевшие воскликнули:
— Да живет и будет всегда озарен блеском победы великий Саин-хан! Он справится со всеми противниками! Горе тем, кто встанет на его пути!
Бату-хан тихо процедил сквозь зубы, но все расслышали загадочные слова:
— Шейбани-хан что-то знает, но предпочитает умолчать. — Бату-хан перевел свой взгляд на задумавшегося Менгу-хана:
— А ты что скажешь, мой всегда правдивый советник?
Общий любимец, всегда беспечный и чуждый коварства, Менгу-хан развел руками:
— Что я могу сказать? Я никогда не боюсь опасности. Если возникает препятствие или угрожает бедствие, надо только удвоить свою
осторожность, свое старание и смелость.
Но пусть лучше скажет Шейбани-хан то, о чем он умалчивает.
Шейбани посмотрел на всех, потом строго прикрикнул на негритенка, который стоял у входа, раскрыв рот, внимательно слушая разговор:
— Проваливай отсюда, черный змееныш! — И Шейбани подождал, пока Саид убежал, затем спросил шепотом:
— А кто там за занавеской?
— Там находится Юлдуз-Хатун, — сказал спокойно Бату-хан. Она моя тень и может знать все мои думы. Откликнись маленькая госпожа этого
дворца! Я хочу, чтобы ты лучше слышала нашу беседу.
Нежный голос ответил:
— Я повинуюсь, мой властелин!
Отодвинулась черная шелковая занавеска, расшитая большими золотыми драконами. В глубине небольшой комнаты с низкими диванами вокруг стен
сидели две женщины. Их знали все близкие Бату-хана.
Это была его маленькая любимая жена Юлдуз-Хатун и преданная ей рабыня, раньше знатная китаянка И Ля-хэ. В раскрытые двери, выходившие на
балкон, виднелись низко плывущие облака и багровый закат потухающего солнца.
Шейбани-хан заговорил медленно, растягивая слова:
— Мне думается… что мы начинаем… поход… не во время… и даже с большой неудачей…
Все, вздрогнув, замерли, удивленно смотря на хана Шейбани.
Слова его показались дерзкими.
— Какой неудачей? — холодно спросил Бату-хан. Но лицо его оставалось непроницаемым.
— Конечно, неудачей! Наше войско сразу уменьшилось на четверть, а может быть, и на две.
— Почему? — так же невозмутимо протянул Бату-хан.
Шейбани, торопясь и волнуясь, стал объяснять:
— Мы давно ждем посольства от кипчакских беков. Но напрасно.
Все кипчакские отряды были нами беспощадно разгромлены, и хотя они рассыпались по степи, но упрямо продолжали воевать с нами. Кипчаки
храбрые и выносливые противники. К ним не раз подсылались наши послы. Они соблазняли кипчаков, предлагая присоединиться к победоносному
монгольскому войску. Если бы они на это согласились, то могли бы принять участие в разгроме «вечерних стран» и набить свои седельные сумы
несметными богатствами. Но у кипчаков вместо голов на плечах пустые тыквы с длинными усами и пучком волос на затылке. Отчего они бегут и куда?
Кипчаков не менее шестидесяти тысяч кибиток. Они могли бы свободно выставить союзное нам войско в шесть туменов лихих всадников. Но кипчаки
бессмысленно убивали наших послов. И теперь, как только наши лазутчики прибывают к ним в кочевья и передают дружеские письма от нашего мудрого
советника Субудай-багатура, кипчаки, точно в ужасе, поспешно складывают шатры, вьючат их на верблюдов и уходят на заход солнца.
Все молчали, посматривая на Бату-хана. Тот равнодушно отчеканил:
— В чем же вторая неудача для нас?
— Вторая неудача, — продолжал Шейбани, — это упрямые упорные урусы. Они тоже могли бы выставить войско не менее ста тысяч пеших и конных
воинов. Разве устояли бы «вечерние страны» против такого вторжения грозных воинов востока?
— Для чего еще вспоминать об урусах и жалеть, что их нет! возразил хан Менгу. — Мы достаточно их узнали. Эти бородатые силачи любят свои
медвежьи берлоги и не хотят вылезать из них. Они хорошо дерутся только тогда, когда защищают свою родную землю, и не любят вторгаться в чужие.
Они хорошо дерутся только тогда, когда защищают свою родную землю, и не любят вторгаться в чужие.
Нечего надеяться на их помощь!
Медведям не угнаться за нашей стремительной конницей, все равно они от нас отстали бы по дороге.
— Никто их помощи и не просит, — сказал хан Пайдар. Кипчаков нет с нами. Подумаешь, какая беда! Фью! — свистнул он. Они теперь уже далеко и
будут бежать без оглядки все дальше, пока не перекинутся через Карпатские хребты. Как союзники кипчаки для нас потеряны, а как враги? Что за
противники, которые убегают!
— Но ни забывать, ни прощать кипчаков нельзя! — прохрипел ржавым голосом Субудай-багатур. — Мы их должны ненавидеть как изменников, как
подлых шакалов. Если они воюют против нас и вредят нам как предатели, то нет и не будет им пощады! Если и мадьяры тоже станут воевать против