награбленных… Ой, что я сказал! — не награбленных, а привезенных храбрыми воинами Бату-хана из других стран, которые они здорово пообчистили.
Эти воины не знают цены того, что у них в руках. Сейчас самое мудрое: скупать по дешевке все, что они привезли, и перепродавать по более дорогой
цене. Где же делать хорошую торговлю, как не здесь?.. Вы увидите завтра, что тут начинает вырастать большой город, замечательный город, где
много людей, где все хотят есть, а пить еще более. Ой, бедный Самуил бен-Абрам! О, если бы у тебя была свобода, а не медное кольцо в ухе и тавро
хозяина, выжженное раскаленным железом на правом бедре, ты бы стал первым купцом в этой молодой монгольской столице!
— А кто твой господин?
— Не господин, а госпожа Биби-Гюндуз… Тсс!.. Она живет здесь. Ой, какая она умная! Взглянет, и каждого человека насквозь увидит и всю
правду о нем скажет. Ей большие деньги платят за то, что она говорит, точно читает в «книге судеб».
— А сколько ты стоишь? Сколько надо денег, чтобы тебя выкупить из рабства?
— Денег? Моя госпожа меня не продаст. Я ей нужен. Она советуется со мной во всех делах: что купить и что продать. Она обещала, что сама
меня освободит. — И он добавил шепотом:
— Но разве можно верить женщине? Тсс!.. Тише! Она сюда идет.
Глава 5
МУДРАЯ БИБИ-ГЮНДУЗ
Приоткрыв ковровую занавеску, вошла женщина в длинной красной шелковой одежде с пестрым тюрбаном на голове.
— Привет, простор и благополучие путнику после трудной дороги’ Хозяйка опустилась на колени на край камышовой циновки и ясным
проницательным взглядом окидывала прибывшего гостя. Взгляд, прямой и смелый, точно говорил: «Я умнее тебя». Лицо арабского типа, с правильными
чертами, озарялось улыбкой. Блестящие глаза как будто соперничали с блеском нитки изумрудов на смуглой шее и алмазных серег, вспыхивающих
голубыми искрами.
— Ты, вероятно, приехал из счастливой Аравии или из далекого прославленного Багдада? Об этом говорит и твоя одежда и узоры походных
ковровых мешков. — Все разглядела, все поняла! — пробормотал Самуил Со Вздохом.
Оставив без внимания замечание слуги, она все так же улыбалась, продолжая:
— Если у тебя большие заботы здесь, в этом новом городе, и ты меня послушаешься, то получишь всяческие блага. В этом военном лагере все
ново, все неведомо, и я хочу, чтобы ты не совершил непоправимых ошибок.
В этом военном лагере все
ново, все неведомо, и я хочу, чтобы ты не совершил непоправимых ошибок. Тот, кто выжидает и медлит, выбирая наиболее правильный путь, —
достигает исполнения надежды… А тому, кто торопится, не взвешивая на весах благоразумия своих поступков, выпадет на долю раскаяние… Здесь, в
этом удивительном становище удивительного народа, уже имеются свои законы и свои обычаи. Их надо знать, чтобы не сделать непоправимого. Татары
здесь владыки, и если ты им не понравишься, они могут тебя схватить, отобрать все твое достояние, и ты исчезнешь бесследно в холодных водах
Итиля.
— Но они меня не посмеют тронуть! — воскликнул в бешенстве Абд ар-Рахман. — Я послан святейшим халифом багдадским, — да будет над ним мир!
— Я так и подумала, — сказала Биби-Гюндуз. Ее пронизывающий, впивающийся взгляд и радостная улыбка становились утомительными, и Абд ар-
Рахман чувствовал себя скованным, точно под взглядом большой змеи, поднявшейся на хвосте и разглядывающей свою жертву.
— Самуил, приготовь кебаб, как обычно для более знатных! приказала хозяйка, не пошевельнувшись, и продолжала испытующим взглядом
рассматривать гостя.
Абд ар-Рахман перевел глаза на старого слугу. Тот достал связку железных вертелов и развернул на ковре кусок красной полосатой ткани, в
которой хранилось мелко нарубленное мясо.
Оставаясь неподвижной, Биби-Гюндуз приказала слуге:
— Самуил, достань запечатанный кувшин со сладким ширазским вином, выжатым из белого винограда, который задерживает появление седины. А пока
поспеет ужин, не пожелаешь ли ты, почтенный гость, чтобы моя рабыня Зульфия спела тебе родные песни. Я бы хотела рассеять тревоги, которые
написаны на твоем лице… Не бойся ничего. Я вижу над тобой сияние больших удач…
Абд ар-Рахман вздрогнул.
— Моя девушка поет, как соловей. Не отказывайся от нее.
— Я не хочу песен!.. Если ты отличаешься проницательностью и перед тобою раздвигается завеса будущего, то лучше расскажи, что суждено мне в
этом году?
Лицо Биби-Гюндуз вдруг стало строгим, улыбка исчезла, и она опустила свои блестящие, неотвязчивые глаза.
— Я не хочу говорить тебе всего, что читаю на твоем лице. — И Биби-Гюндуз подняла свой взор, ставший печальным. — Хочешь, я расскажу тебе
только о светлых победах и умолчу о днях горя и позора?
— Позора?! — воскликнул Абд ар-Рахман. — Какой позор может быть на моем пути? Я никогда не допущу ничего недостойного. Говори мне все,
ничто меня не устрашит. А будущее покажет, солгала ты или нет. Я хочу знать, что мне грозит, чтобы с закрытыми глазами не шагнуть в пропасть.
— Не поможет ни хитрость, ни смелость против того, что написано в «книге судеб», и от этих огненных строк ты не уйдешь.
Зульфия! — позвала она.
Девушка, приведшая Абд ар-Рахмана, завернувшись в черное покрывало с серебряными блестками, сидела, собравшись в комок, в глубине шатра.