низовья Днепра я плыл на ладье, и в месте незнаемом увидел, как степняки принесли на берег умиравшего иеромонаха Вениамина.
— Отец Вениамин? Не тот ли, которого я знал?
— Истину рек: он самый. Принесли его мирные кочевники, чада его духовные, святое крещение принявшие. Отец Вениамин их крестил.
— А со степняками приднепровскими ты говорил? Что они замышляют? Супротив нас или с нами?
— Об этом я и хочу речь повести. Степняки сами у нас же подмоги просят. Говорят, что уже видели татарские разъезды по другую сторону
Днепра. Подъезжали, сказывают, конники, страшные, лохматые, захватили несколько рыбарей и с ними назад в степь умчались. Степняки днепровские
теперь стали наши дружки, и они нас молят: «Ты, говорят, спроси Киевского князя, как нам быть: держаться ли своих заповедных мест или уходить
дальше, к уграм?
Будет ли Киев рубиться против татар, или киевляне, покинув город, укроются в лесных Карпатах?»
Тысяцкий в гневе воскликнул:
— Так я и знал, что здесь уже беды натворили! Нет твердой руки! Все князья меняются! Разве можно нынче покинуть Киев? Этакую твердыню! Идем
к князю, отче. Как звать-то тебя?
— Мефодием звать. Иеромонах Мефодий, родом я из Переяславля-Залесского.
— А отец Вениамин тоже с тобою прибыл?
— Нет, преславный воевода! Отдал он господу свою праведную душу на берету Днепра, и там же я схоронил его иссохшее бренное тело. Сам он,
умирая, просил меня об этом. Оттого я и задержался.
Приехал сюда я на клячонке, ее мне дал окрещенный старшина степняков вместе с требником отца Вениамина. А святое евангелие его заветное
старшина просил оставить в память их первоучителя.
— Упокой, господи, душу праведника, отца Вениамина в селениях райских! — сказал воевода и перекрестился.
— А ты пойди к настоятелю Десятинной церкви и скажи, что я прислал тебя, воевода Дмитро. И настоятель тебя там пристроит.
Ворота уже были открыты. Передав дружиннику поводья своего рослого коня, тысяцкий пошел вперед.
Тысяцкий Дмитро поднялся по запорошенным снегом ступеням в просторные сени, где сидели несколько дружинников. Увидев своего воеводу, они
вскочили и выпрямились.
Разглаживая длинные свесившиеся усы, гордый, суровый, вошел тысяцкий в гридницу.
Знакомый покой — просторный, с дубовыми скамьями вдоль
стен. Против двери, у задней стены, длинный стол на точеных ножках, покрытый бархатной скатертью. Как будто все по-прежнему…
Повернувшись к переднему углу, Дмитро перекрестился на образа в серебряных окладах. Три золоченые лампадки на цепочках спускались с
потолка, и в них тихо мерцали неугасимые огоньки, зажженные еще ранней весной в «страстную седмицу». Несколько поставцов раньше были уставлены
драгоценными блюдами, кубками, чарками, ковшами серебряными и золотыми, — многие из них передавались из рода в род, захваченные в походах.
Сейчас большая часть драгоценностей была убрана.
По стенам всегда было развешано охотничье и боевое оружие. И про него много можно было рассказать: когда и в каких боях и у каких степных
удальцов оно было отбито. Почему же теперь и его нет?
В гридницу стали входить призванные князем бояре и именитые люди киевские, — степенные, в дорогих кафтанах, по зимнему времени подбитых
мехом. Крестись на образа, поглаживая бороды, они кланялись тысяцкому, садились на скамьи вдоль стен и тихо переговаривались.
Из внутренних покоев вышел молодой слуга в синем кафтане, обшитом на рукавах и воротнике красной каймой. Он подошел к тысяцкому и
прошептал:
— Князь сейчас в большой заботе. Повелел сказать, что выйти не может!
— Мне с тобой некогда толковать. Беги сейчас же обратно к князю и скажи, что тысяцкий Дмитро с передовых валов на Диком поле прискакал в
спешке и должен с князем неотложно совет держать!
— Никак не удастся! Князь нынче в сердцах: крепко приказал его больше не тревожить.
— А ты меня не растревожь! — прохрипел Дмитро. — Беги сейчас же и поясни князю, что я жду его и не уйду отсюда! — И он с такой силой
толкнул слугу, что тот ударился в дверь, за которой тотчас же скрылся.
Бояре удивленно поднялись с мест и направились к тысяцкому.
Тот стоял у окна, заложив руки за спину.
— На что ты прогневался, воевода Дмитро? Поведай нам!
— Повремените немного. Не уходите! Все сейчас узнаете. Только князя Данилу дождемся.
— Скажи хоть слово одно!..
— Одно слово? — Тысяцкий окинул бояр суровым взглядом: Война! Она летит на нас, как буря!
Бояре, пораженные, переглянулись.
— Упаси боже! Что же это за напасть обрушилась на нас!
Двери распахнулись, и в гридницу быстро вошел князь Данила Романович, статный, красивый.
Дмитро стоял выпрямившись, сжимая рукоять меча, и смотрел на князя. А тот тихо спросил:
— Зачем прискакал? Народ полошить? Можно ли так? Если и правду грозит беда, надо ратным воеводам тайно собраться и обсудить, как поднять
народ… Как собрать отряды из охочих людей и дать им смелых начальников… Почему молчишь? Теперь сбегутся горожане на вече, все будут шуметь
без толку, а что мы можем сказать им в ответ?
— Да, — медленно и угрюмо вымолвил Дмитро, — надо созвать вече… И кто знает: не будет ли это вече последним вечем Киева?
— Почему последним? — сказал, отступив, пораженный князь. Зачем пугать народ? Киев готовится к обороне и устоит против всякого врага, пока