Они сражались минут двадцать, и вдруг Оромис пошатнулся, лицо его исказила лёгкая гримаса. Эрагон, заметив знакомые симптомы, решительно бросился вперёд, взмахнув Зарроком. Это было, конечно, подло с его стороны, но он отчаянно мечтал, воспользовавшись слабостью противника, хоть раз уколоть Оромиса.
Впрочем, Зарроку так и не удалось попасть в намеченную цель: Эрагон перенапряг спину, и боль, обрушившись без предупреждения, совершенно оглушила его.
Последнее, что он услышал, это зов Сапфиры: «Эрагон!»
К своему ужасу, Эрагон оставался в сознании в течение всей этой пытки, хотя и почти ничего не видел вокруг, чувствуя лишь, что в теле его огнём горит боль, которая с каждой секундой становится все сильнее, и проваливался в эту боль, как в вечность. И самое худшее — он ничего не мог сделать, чтобы прекратить или ослабить свои страдания. Оставалось только ждать…
Эрагон, задыхаясь, лежал в холодной грязи. Перед глазами стояла пелена. Он поморгал, отгоняя её, и увидел Оромиса, сидевшего рядом с ним на скамеечке. С трудом заставив себя подняться, Эрагон, стоя на коленях, со смесью сожаления и отвращения рассматривал свою новую одежду, превратившуюся в грязную тряпку после того, как он катался от боли по земле. Волосы тоже были все в грязи.
Мысленно он чувствовал, что Сапфира прямо?таки источает сострадание. Она, видимо, уже давно ждала, когда он обратит на неё внимание, ибо он тут же услышал её голос:
«Неужели ты в таком состоянии будешь продолжать урок?»
Этот вопрос как бы подорвал уверенность, ещё остававшуюся у него в душе. Сапфира никогда прежде не выражала сомнений в том, что он преодолеет все трудности — ни в Драс?Леоне, ни в Гиллиде, ни в Фартхен Дуре, — сколько бы опасностей ни встречалось им на пути. Её уверенность всегда придавала ему мужества. А теперь он вдруг почувствовал настоящий страх.
А теперь он вдруг почувствовал настоящий страх.
«Ты бы лучше сосредоточилась на своих занятиях», — буркнул он в ответ.
«Я лучше сосредоточусь на тебе».
«Оставь меня в покое!» Больше всего ему, точно раненому зверю, хотелось остаться в темноте и спокойно зализать свои раны. Сапфира умолкла, но связь с ним не прервала, и он даже слышал, что говорит ей Глаэдр; он рассказывал ей о тех травах, что вырастают на выжженных участках леса и очень полезны драконам для улучшения пищеварения.
Эрагон отряхнул волосы и пригладил их рукой; потом сплюнул и заметил, что слюна его обильно окрашена кровью.
— Язык прикусил, — пояснил он, ибо Оромис внимательно наблюдал за его действиями. Эльф кивнул и спросил:
— Может быть, тебя нужно подлечить?
— Нет.
— Что ж, прекрасно. Тогда приведи в порядок свой меч, вымойся и ступай на поляну к большому пню — послушаешь мысли леса; а когда перестанешь что?либо слышать, придёшь ко мне и расскажешь, что узнал нового.
— Хорошо, учитель.
Сидя на пне, Эрагон обнаружил, что кипение мыслей и чувств мешает ему сосредоточиться и открыть душу, чтобы установить мысленную связь с обитателями низины. Впрочем, сейчас их мысли были ему совсем не интересны.
Но все же мир и покой, царившие вокруг, постепенно сгладили его сопротивление, свели на нет его упрямый гнев, и он не то чтобы почувствовал себя лучше, но в душе его появилось некое фаталистическое смирение. «Это моя судьба, и лучше приспособиться к ней, потому что в обозримом будущем мне явно не под силу изменить её», — думал он.
Через четверть часа Эрагон уже вполне взял себя в руки и смог снова заняться изучением колонии рыжих муравьёв, которую обнаружил вчера. Он также попытался понять, что ещё происходит на поляне, как ему и велел Оромис.
Но пока это ему не слишком хорошо удавалось. Если он позволял мыслям какого?нибудь существа проникнуть в его душу, то перед ним тут же начинали мелькать тысячи новых образов и ощущений; они отталкивали друг друга и вспыхивали яркими промельками света и звука, прикосновения и запаха, боли и наслаждения. Объём обрушившихся на него сведений оказался поистине неподъёмным. По привычке Эрагон переключался то на один предмет в этом нескончаемом потоке, то на другой, отвлекаясь ото всех остальных, пока не замечал, что слишком многое пропускает, и не возвращался к прежнему состоянию пассивного восприятия обрушившейся на него лавины знаний.
И все же муравьи интересовали его больше всего остального; он даже сумел узнать о них существенно больше — например, догадался, как различать их по половому признаку, и подсчитал, что огромная самка в центре муравейника откладывает яйца примерно каждую минуту. А последовав за отрядом муравьёв вверх по стеблю шиповника, он получил весьма живую картину того, какие враги им угрожают: нечто, метнувшись из?под листка, убило одного из тех муравьёв, с которыми был мысленно связан Эрагон, однако он не сразу сумел догадаться, что же представляло собой это существо, поскольку муравьи видели лишь его отдельные части и, в соответствии со своей природой, полагались больше на своё обоняние, чем на зрение. Видимо, с их точки зрения, на них напало чудовище размером с дракона, и если б они были людьми, то сказали бы, что у этого чудища такие же страшные огромные зубы, как решётка в крепостных воротах Тирма, а движения столь же быстры, как удар кнута.