Автор: Бернард Шоу
Жанр: Классика
Год: 1982 год
Бернард Шоу. Человек и сверхчеловек
Комедия с философией
1901-1903
ПОСВЯТИТЕЛЬНОЕ ПОСЛАНИЕ АРТУРУ БИНГЭМУ УОКЛИ
Мой дорогой Уокли!
Вы как-то спросили, отчего я не написал пьесы о Дон Жуане. Эту тяжкую
ответственность Вы взяли на себя с таким легкомыслием, что, наверное, успели
уже позабыть о своем вопросе; настал, однако, час расплаты: вот Вам Ваша
пьеса! Говорю «Ваша» потому, что qui facit per alium facit per se. [Кто
делает чужими руками — делает сам (лат.)] Прибыль от нее досталась мне, и
труд в нее вкладывать пришлось тоже мне; а вот оправдывать ее
нравственность, ее манеры, ее философию и ее воздействие на молодежь
придется Вам. Вы были уже в зрелом возрасте, когда подали мне эту идею; Вы
знали, с кем имеете дело. Прошло почти пятнадцать лет с того дня, когда мы,
близнецы-первооткрыватели Нового Журнализма того времени, спеленутые в
новенькие листы одной и той же газеты, начали новую эпоху в театральной и
оперной критике: превратили ее в повод для пропаганды своих собственных
взглядов на жизнь. Посему Вы не можете сослаться на незнание силы, пущенной
Вами в ход. Вы желали, чтобы я эпатировал буржуа, и недовольного мною буржуа
я отныне буду направлять к Вам как к ответственному лицу.
Предупреждаю: ежели Вы вздумаете отречься от ответственности, я
заподозрю, что Вы сочли мою пьесу чересчур пристойной. Эти пятнадцать лет
сделали меня старше и серьезнее. В Вас я не замечаю той же уместной
перемены. Ваши легкомыслие и отвага очень похожи на любовь и радость, о
которых Дездемона молит небо; они все растут и растут — с каждым днем Вашей
жизни. Какой-нибудь журнальчик-первооткрыватель теперь не решается
связываться с Вами; лишь одна газета — величавая «Таймс» — сейчас настолько
выше подозрений, что может себе позволить выступать Вашей дуэньей; и даже
«Таймс» должна благодарить судьбу за то, что новые пьесы ставятся не каждый
день, ибо после театральных премьер серьезность «Таймс» оказывается
скомпрометированной, пошлость ее сменяется блеском эпиграмм, напыщенность —
остроумием, чопорность — изяществом и даже благовоспитанность — озорством, и
все это из-за рецензий, которые традиции газеты не позволяют Вам подписать и
в экстравагантнейшем стиле подпись Ваша все же явно читается между строк.
Не исключаю, что это предзнаменование революции. Во Франции XVIII века
конец стал виден, когда, покупая Энциклопедию, читатель находил в ней Дидро.
Когда я покупаю «Таймс» и нахожу там Вас, мой пророческий слух слышит, как
плотники сколачивают эшафоты XX века.
Впрочем, теперь я озабочен не этим. Вопрос сейчас в том, не будете ли
Вы разочарованы пьесой о Дон Жуане, в которой ни одно из тысячи трех
приключений этого героя не выносится на сцену? Прошу Вас, не гневайтесь —
позвольте мне объясниться.
Вы возразите, что я только этим и занимаюсь и что
мои так называемые пьесы — это одни сплошные объяснения. Но ведь не можете
Вы рассчитывать, что я стану подражать Вам — Вашим необъяснимым,
эксцентричным, вздорным причудам. Вам придется принимать меня таким, каков я
есть, — разумным, терпеливым, последовательным, трудолюбивым, всегда готовым
извиниться — человеком с темпераментом школьного учителя и интересами члена
приходского совета. Свойственная мне ловкость литератора, забавляющая
британскую публику, маскирует мой характер; тем не менее характер у меня
имеется, и крепкий, как кирпичная кладка. Имеется и совесть, а совести
всегда очень хочется объясниться. Вы же, напротив, считаете, что мужчина,
говорящий о своей совести, подобен женщине, говорящей о своей скромности.
Единственная моральная сила, которую Вы изволите демонстрировать, это сила
Вашего остроумия; единственное требование, которое публично выдвигает Ваш
артистический темперамент, жаждущий симметрии, это требование изящества,
стиля, грации, благородства и чистоты, которую Вы ставите рядом с
благочестием, а может быть и выше оного. А моя совесть сродни совести
проповедника: мне неприятно видеть, что люди уютно устроились, когда,
по-моему, они должны чувствовать себя неуютно, и я настойчиво заставляю их
думать, чтобы они осознали свою греховность. Нравятся Вам мои проповеди или
нет, извольте их выслушать. Право же, я тут не властен что-либо изменить.
В предисловии к своим «Пьесам для пуритан» я объяснял затруднительное
положение, в которое попала современная английская драматургия. Она
вынуждена иметь дело с историями, основанными почти исключительно на
влечении полов, и при этом не имеет права демонстрировать проявления этого
влечения или хотя бы говорить о его природе. Подав мне идею написать пьесу о
Дон Жуане, Вы бросили мне как драматургу вызов. Вызов Ваш я принял, потому
что он достаточно серьезен, — ведь если поразмыслить, у нас сколько угодно
драм с героями и героинями, которые влюблены и, следовательно, к концу пьесы
должны пожениться или погибнуть, а также драм о людях, чьи отношения
осложнены законами о браке, да есть еще и более рискованные пьесы, торгующие
традиционным представлением, что незаконные связи одновременно и порочны, и
восхитительны. Но мы так и не имеем современных английских пьес, в которых
взаимное влечение полов было бы главной пружиной сюжета. Вот почему мы
упорно требуем красивых актеров и актрис, и этим отличаемся от других стран,
которые наш друг Уильям Арчер, укоряющий нас в ребячливости, ставит нам в
пример: вот, мол, серьезный театр. Тамошняя Джульетта или Изольда нам в
матери годится, а Ромео или Тристан годится нам в отцы. Английская актриса —
дело совсем другое. Героине, которую она играет, не разрешается говорить о
самой основе отношений между мужчиной и женщиной; вся ее романтическая
болтовня о книжной любви, все ее чисто юридические дилеммы — женится или
«бросит»?- проходят мимо наших сердец и волнуют лишь наши умы.