Сейчас самый
модный возраст — сорок или, скажем, тридцать семь; однако, судя по
некоторым признакам, эта мода скоро пройдет. Если в двадцать семь вы
были недурны собой, советую вам выбрать именно этот возраст и завести
новую моду.
Старуха. Я не верю ни одному вашему слову. Но пусть будет так: двадцать
семь!
Бац! И старуха превращается в молодую женщину, богато
разодетую и такую прекрасную, что в сиянии, внезапно
разлившемся на месте ее прежнего тускло-желтого ореола,
ее легко можно принять за Энн Уайтфилд.
Дон Жуан. Донна Анна де Уллоа!
Донна Анна. Как! Вы меня знаете?
Дон Жуан. А вы меня забыли?
Донна Анна. Я не вижу вашего лица.
Он приподнимает шляпу.
Дон Жуан Тенорио! Чудовище! Вы убийца моего отца! Даже здесь вы меня
преследуете!
Дон Жуан. Я и не думал преследовать вас. Позвольте мне удалиться. (Хочет
идти.)
Донна Анна (хватая его за рукав). Нет, вы не оставите меня одну в этом
ужасном месте.
Дон Жуан. Хорошо, но с условием, что мое присутствие не будет истолковано
как преследование.
Донна Анна. Вы вправе удивляться, что я вообще способна терпеть ваше
присутствие. О мой отец! Мой дорогой отец!
Дон Жуан. Может быть, вы хотите его увидеть?
Донна Анна. Мой отец здесь?!!
Дон Жуан. Нет, он на небесах.
Донна Анна. Я в этом не сомневалась. Мой благородный отец! Он взирает на нас
с высоты. Каково ему видеть свою дочь в таком месте и в обществе его
убийцы!
Дон Жуан. Кстати, на случай если бы мы его встретили…
Донна Анна. Как же мы можем его встретить? Ведь он на небесах?
Дон Жуан. Время от времени он нисходит сюда, к нам. Ему скучно в раю. Так
вот, я хотел вас предупредить на случай встречи с ним: если не хотите
его смертельно обидеть, не вздумайте называть меня его убийцей. Он
утверждает, что владел шпагой гораздо лучше, чем я, и непременно
заколол бы меня, если б не поскользнулся. Вероятно, он прав; я не был
искусным фехтовальщиком. Я никогда не спорю с ним по этому поводу, и мы
большие друзья.
Донна Анна. Солдату не зазорно гордиться своим боевым искусством.
Дон Жуан. Вам, очевидно, не очень хочется встречаться с ним?
Донна Анна. Как вы смеете так говорить?
Дон Жуан. О, здесь это очень часто бывает. Вспомните, ведь даже на земле, —
хотя, конечно, никто из нас не признался бы в этом,- скорбя о смерти
знакомого человека, пусть даже очень близкого нам, мы всегда испытывали
некоторое чувство удовлетворения при мысли, что наконец избавились от
него.
Донна Анна. Чудовище! Никогда, никогда!
Дон Жуан (невозмутимо). Я вижу, вам это чувство все же знакомо. Да, похороны
всегда были для нас празднеством в черных тонах, в особенности похороны
родича. Во всяком случае здесь семейные связи редко поддерживаются. Ваш
отец привык к этому; он не ожидает от вас изъявлений преданности.
Донна Анна. Несчастный! Я всю жизнь носила траур по нему.
Дон Жуан. Вполне понятно: траур вам был к лицу. Но одно дело пожизненный
траур, другое — вечный. К тому же здесь вы так же мертвы, как и ваш
отец. Что может быть нелепее, чем покойник в трауре по другому
покойнику? Не смотрите на меня с таким возмущением, дорогая Анна, и не
огорчайтесь. В аду много бессмыслицы, пожалуй, больше, нежели чего
другого; но вот эту бессмыслицу — насчет смерти, возраста и всяких
перемен — вам придется забыть, потому что здесь все мы мертвы и все мы
вечны. Вы скоро привыкнете к этому.
Донна Анна. И все мужчины будут называть меня «дорогая Анна»?
Жуан. Нет. Я оговорился. Прошу меня простить.
Донна Анна (почти с нежностью). Жуан! Скажите, когда вы посягали на мою
честь, вы в самом деле меня любили?
Дон Жуан (раздраженно). Ах, пожалуйста, не заводите разговоров о любви.
Здесь только и говорят что о любви: какое это прекрасное, святое,
возвышенное чувство, черт его… Простите, но если б вы знали, как это
мне надоело. Ведь те, кто это говорит, понятия не имеют о предмете — в
отличие от меня. Оттого что они бестелесны, они воображают, что
достигли совершенства в любви. Разврат воображения и ничего больше!
Тьфу!
Донна Анна. Даже смерть не очистила вашу душу, Жуан. Даже страшный суд,
вестником которого явилась статуя моего отца, не научил вас почтению.
Дон Жуан. Кстати, как поживает эта отменно любезная статуя? Что, она все еще
приходит ужинать с нечестивцами и утаскивает их в преисподню?
Донна Анна. Она меня ввела в огромные расходы. Мальчишки из монастырской
школы просто покою ей не давали: шалуны увечили ее, примерные ученики
писали на ней свои имена. За два года три новых носа, а уж пальцев —
без счету. В конце концов мне пришлось махнуть на нее рукой; и
воображаю, на что она теперь стала похожа! Бедный мой отец!
Дон Жуан. Шш! Слушайте!
На волнах синкоп гремят два мощных аккорда ре-минор и
его доминанта; звучание, в каждого музыканта вселяющее
священный трепет.
Ага! Моцартовская сцена появления статуи. Это ваш отец. Вы лучше
спрячьтесь, пока я его подготовлю.
Донна Анна исчезает,
В пустоте появляется живая статуя из белого мрамора,
изображающая величавого старика; впрочем, он с изящной
непринужденностью пренебрегает своей величавой осанкой,
шагает легчайшей поступью, и каждая морщинка его
огрубевшего в боях лица дышит праздничной веселостью.
Своему ваятелю он обязан стройной фигурой и превосходной
военной выправкой, концы его усов упруго, как пружины,
загибаются кверху, придавая ему выражение, которое можно
было бы назвать игривым, если бы не чисто испанская
гордость взгляда. С Дон Жуаном он в наилучших
отношениях. Его голос, несмотря на значительно более
изысканные интонации, живо напоминает голос… Роубэка
Рэмсдена, и под этим впечатлением невольно замечаешь,
что и в наружности обоих стариков есть некоторое
сходство, хотя один носит эспаньолку, а другой —
бакенбарды.