Разговор прерывается появлением миссис Уайтфилд. Рядом с
ней идет американский гость; сзади следуют Рэмсден и
Октавиус. Гектор Мэлоун — американец из восточных
штатов, но он нисколько не стыдится своей
национальности. Этим он снискал себе благосклонность
английского светского общества, где на него смотрят, как
на молодого человека, у которого хватает мужества
сознаваться в явно невыгодном для него обстоятельстве,
не пытаясь скрыть его или смягчить. Все решили, что он
не должен страдать за то, в чем он явно не виноват, и
считают своим долгом быть с ним особенно любезными. Его
рыцарское обращение с женщинами и высокоразвитое
нравственное чувство — черты необычные и необъяснимые —
вызывают в них легкую досаду; и хотя, попривыкнув, они
стали находить забавным его непринужденный юмор (который
на первых порах немало их озадачивал), им все же
пришлось дать ему понять, что не следует рассказывать в
обществе анекдоты, если только они не носят характера
личной сплетни, а также, что красноречие принадлежит к
разряду достоинств, уместных на более низкой ступени
цивилизации, чем та, с которой он теперь соприкоснулся.
В этом Гектор пока не совсем убежден: он все еще
находит, что англичане склонны ставить себе в заслугу
нелепые предрассудки и выдавать различные свои природные
несовершенства за признаки хорошего воспитания.
Английский характер, на его взгляд, страдает отсутствием
облагораживающего пафоса (который он называет высокими
чувствами), английские нравы свидетельствуют о
недостатке уважения к женщине, английская речь допускает
вольности, которые порой переходят в непозволительную
грубость выражений, а светское времяпровождение не
мешало бы оживить играми, рассказами или иными
развлечениями. И он отнюдь не склонен перенимать чужие
слабости после того, как столько трудов положил на
овладение высотами изысканной культуры, прежде чем
отправиться за океан. Ему пришлось убедиться, что
англичане либо совершенно равнодушны к этой культуре —
как и ко всякой культуре вообще, — либо вежливо обходят
ее. По сути же дела культура Гектора представляет не что
иное, как некий экстракт из нашего литературного
экспорта примерно тридцатилетней давности, который он
теперь реимпортировал к нам и готов при первом удобном
случае распаковать и обрушить на голову английской
литературы, науки и искусства. Смятение, в которое
подобные атаки повергают англичан, поддерживает его
уверенность в том, что он помогает культурному
воспитанию этой отсталой нации. Застав несколько человек
за мирной беседой об Анатоле Франсе и Ницше, он
сокрушает их Мэтью Арнольдом, «Автократом за обеденным
столом» и даже Маколеем; и будучи глубоко религиозным в
душе, он при споре о моральных проблемах сначала своей
шумливой нечестивостью заставляет опрометчивого
собеседника отказаться от аргументов популярного
богословия, а потом ошарашивает его неожиданным
вопросом: не ясно ли, что именно эти жизненные идеалы
имел в виду всемогущий творец, создавая честных мужчин и
целомудренных женщин? Оттого, что подкупающая свежесть
натуры сочетается в нем с невообразимой ветхостью
культурного багажа, очень трудно решить: стоит ли с ним
знаться, — общество его, без всякого сомнения, приятно,
но в разговоре с ним ничего нового не почерпнешь, тем
более что ко всему прочему он еще презирает политику и
тщательно избегает коммерческих тем — сферы, где он,
вероятно, значительно более сведущ, чем его друзья из
английских капиталистических кругов.
Смятение, в которое
подобные атаки повергают англичан, поддерживает его
уверенность в том, что он помогает культурному
воспитанию этой отсталой нации. Застав несколько человек
за мирной беседой об Анатоле Франсе и Ницше, он
сокрушает их Мэтью Арнольдом, «Автократом за обеденным
столом» и даже Маколеем; и будучи глубоко религиозным в
душе, он при споре о моральных проблемах сначала своей
шумливой нечестивостью заставляет опрометчивого
собеседника отказаться от аргументов популярного
богословия, а потом ошарашивает его неожиданным
вопросом: не ясно ли, что именно эти жизненные идеалы
имел в виду всемогущий творец, создавая честных мужчин и
целомудренных женщин? Оттого, что подкупающая свежесть
натуры сочетается в нем с невообразимой ветхостью
культурного багажа, очень трудно решить: стоит ли с ним
знаться, — общество его, без всякого сомнения, приятно,
но в разговоре с ним ничего нового не почерпнешь, тем
более что ко всему прочему он еще презирает политику и
тщательно избегает коммерческих тем — сферы, где он,
вероятно, значительно более сведущ, чем его друзья из
английских капиталистических кругов. Лучше всего он
уживается с романтически настроенными христианами секты
амористов: отсюда его дружба с Октавиусом. Что касается
наружности Гектора, то это статный молодой человек лет
двадцати четырех, с короткой, элегантно подстриженной
черной бородкой, большими ясными глазами и живым
выражением лица. Одет он с точки зрения моды
безукоризненно. Гуляя по парку с миссис Уайтфилд, он
усердно занимает ее разговорами, которые требуют
непосильного напряжения ее хрупкого ума.