Разрушение только к разрухе и ведет.
Тэннер. Да. И в этом его польза. Строительство загромождает землю бездарными
выдумками. Разрушение расчищает почву и дает нам простор и возможность
вольно дышать.
Энн. Зря тратите слова, Джек. Ни одна женщина тут с вами не согласится.
Тэннер. Потому что вы путаете разрушение с убийством и строительство с
созиданием. Это совершенно разные вещи. Я ненавижу убийство и
преклоняюсь перед созидательной силой. Да, преклоняюсь, где бы я ни
прозревал ее — в дереве и в цветке, в птице и в животном, даже в вас.
Выражение интереса и удовольствия сразу сгоняет с лица
Энн появившуюся было тень недоумения и скуки.
Ведь вы повиновались созидательному инстинкту, когда привязали меня к
себе узами, след от которых не изгладился до сих пор. Да, Энн. Наша
детская интимность была неосознанной интимностью любви.
Энн. Джек!
Тэннер. О, не пугайтесь…
Энн. Я не испугалась.
Тэннер (лукаво). Как же так? А ваши принципы?
Энн. Джек, вы шутите или говорите серьезно?
Тэннер. О чем? О духовной страсти?
Энн. Да нет же! О другой. (Смутившись.) Господи, вы такой глупый… Никогда
не знаешь, как к вам относиться!
Тэннер. Вы должны относиться ко мне совершенно серьезно. Я ваш опекун, и
развивать ваш ум — моя обязанность.
Энн. Значит, интимность любви прошла? Должно быть, я вам просто надоела.
Тэннер. Нет. Но духовная страсть сделала невозможными наши ребяческие
отношения. Я ревниво оберегал свою вновь обретенную индивидуальность
и…
Энн. Вы уже не могли допустить, чтобы на вас смотрели, как на мальчика.
Бедный Джек!
Тэннер. Да, потому что смотреть на меня, как на мальчика, значило видеть
меня в прежнем свете. Я стал другим, новым человеком; а те, для кого
существовал только прежний «я», смеялись надо мной. Единственный
разумный человек был мой портной: он каждый раз наново снимал с меня
мерку, тогда как все остальные подходили ко мне со старой и воображали,
что она все еще соответствует моим действительным размерам.
Энн. Вы все время думали только о себе.
Тэннер. Когда вы попадете в рай, Энн, первый год или два вы все время будете
думать о своих крыльях. А когда вы там встретите родственников и они
упорно будут обращаться с вами так, словно вы обыкновенная смертная,-
вы их просто возненавидите. Вам захочется иметь дело только с теми, кто
вас узнал уже ангелом.
Энн. Значит, одно тщеславие заставило вас в конце концов от нас убежать?
Тэннер. Да, одно тщеславие, выражаясь вашим языком.
Энн. Но меня-то вам нечего было сторониться, если так.
Тэннер. Вас больше, чем кого бы то ни было: вы сильнее всех противились
моему самоутверждению.
Тэннер. Вас больше, чем кого бы то ни было: вы сильнее всех противились
моему самоутверждению.
Энн (серьезно). Какая несправедливость! Я для вас на все была готова.
Тэннер. На все, кроме того, чтобы дать мне свободу. Инстинкт уже тогда
подсказал вам дьявольскую уловку женщины — придавить мужчину бременем
долга, покорно и безоговорочно отдаться на его волю, так чтобы в конце
концов он шагу не смел ступить, не спросившись у нее. Есть у меня один
знакомый; бедняга только об одном мечтает в жизни: как бы удрать от
жены. Но он никогда на это не решится, потому что она пригрозила ему
броситься под тот самый поезд, в котором он уедет. Так поступают все
женщины. Нет такого закона, который запрещал бы нам идти куда-либо
против вашего желания; но стоит нам сделать шаг — и нога наступит на
вашу грудь; стоит тронуться с места — и ваше тело окажется под
колесами. Нет! Еще не родилась та женщина, которая сумеет так
поработить меня.
Энн. Но нельзя же прожить свою жизнь, совершенно не считаясь с другими,
Джек.
Тэннер. А кто эти другие, хотел бы я знать? Вот это стремление считаться с
другими — или, вернее, жалкая трусость, которую мы выдаем за стремление
считаться с другими, — превращает нас в сентиментальных рабов.
Считаться с вами, как вы это понимаете, значит подменить свою волю
вашей. А если ваша воля менее благородна, чем моя? У кого знаний
больше, у женщины или у мужчины? Конечно, у мужчины. У толпы
избирателей или у государственного деятеля? Конечно, у государственного
деятеля. К чему же мы придем, если государственные деятели начнут
считаться со своими избирателями, а в частной жизни — мужчины со своими
женами? Что такое Церковь и Государство в наше время? Женщина и
Налогоплательщик!
Энн (мирным тоном). Я так рада, что вы разбираетесь в политике, Джек. Это
вам очень пригодится, если вы попадете в парламент.
Он съеживается, точно проколотый воздушный шар.
Но мне очень грустно, что вы считаете мое влияние таким дурным.
Тэннер. Я этого не сказал. Дело не в том, дурное это влияние или хорошее, а
в том, что я не хочу быть сшитым по вашей выкройке. И не бывать этому.
Энн. Никто этого и не добивается, Джек, уверяю вас; право же, я решительно
ничего не имею против ваших странных взглядов. Вы ведь знаете, мы все
воспитаны в духе передовых идей.
Почему вы так упорно хотите считать
меня ограниченной?
Тэннер. А, вот это и есть самое опасное! Конечно, вы ничего не имеете
против, — вы убедились, что это не так важно. Когда боа-констриктор уже
обвил своими кольцами тело лани, он ничего не имеет против ее взглядов.
Энн (встает, осененная внезапной догадкой). А-а-а! Теперь я поняла, почему
вы сказали Тави, что я — боа-констриктор. Мне дединька рассказывал! (Со
смехом накидывает ему на шею свое боа.) А как тепло и приятно! Разве
нет, Джек?
Тэннер (барахтается в сетях). Бессовестная женщина, перестанете вы
когда-нибудь лицемерить?
Энн. С вами я никогда не лицемерю, Джек. Вы сердитесь? (Снимает с него боа и
бросает на кресло.) Не надо было мне этого делать.
Тэннер (презрительно). Подумаешь, преступление! А почему бы и нет, раз это
вам доставляет удовольствие?
Энн (застенчиво). Потому что… потому что мне кажется, когда вы говорили о
боа-констрикторе, вы имели в виду вот что. (Закидывает ему руки на
шею.)
Тэннер (пристально глядя на нее). Какая смелость!