Энн невольно хмурит на мгновение брови.
Я затеял с ней роман; однажды вечером мы встретились в саду, долго
гуляли обнявшись — хоть это было очень неудобно, на прощанье
поцеловались и вообще старались, чтобы все было как можно романтичнее.
Затянись этот роман, он бы мне надоел до смерти; но он кончился очень
быстро. Вскоре после этого вечера Рэчел со мной поссорилась, потому что
узнала, что я все рассказал вам. Кто ей сказал об этом? Вы сами. Вы
подвесили над ее головой дамоклов меч и держали ее в постоянном страхе
и унижении, угрожая выдать эту преступную тайну.
Кто ей сказал об этом? Вы сами. Вы
подвесили над ее головой дамоклов меч и держали ее в постоянном страхе
и унижении, угрожая выдать эту преступную тайну.
Энн. И правильно сделала. Я считала своим долгом помешать ее недостойному
поведению; она мне по сию пору благодарна.
Тэннер. Неужели?
Энн. Во всяком случае, должна быть благодарна.
Тэннер. Но моему недостойному поведению вы не считали своим долгом мешать?
Энн. Помешав ей, я тем самым помешала и вам.
Тэннер. Вы уверены? Вы помешали мне рассказывать вам о своих похождениях; но
откуда вы знаете, что они прекратились?
Энн. Вы хотите сказать, что у вас потом были такие же отношения с другими
девочками?
Тэннер. Нет. С романтическими бреднями я после Рэчел покончил.
Энн (не вполне убежденная). Почему же вы перестали поверять мне ваши секреты
и так отдалились от меня?
Тэннер (загадочным тоном). Видите ли, именно в эту пору у меня появилось
нечто такое, что я хотел сохранить для себя одного и не намерен был
делить с вами.
Энн. Уж, наверно, я не стала бы просить у вас то, что вам было жалко отдать.
Тэннер. Это была не коробка конфет, Энн. Это было нечто такое, что вы
никогда не позволили бы мне считать своим.
Энн (недоверчиво). Что же это было?
Тэннер. Моя душа.
Энн. Ах, давайте говорить серьезно, Джек. Ну кому нужны эти глупости?
Тэннер. Я как нельзя более серьезен, Энн. Вы тогда не заметили, что и у вас
появилась душа. А между тем это так и было. Не случайно вы вдруг
почувствовали, что карать и перевоспитывать Рэчел — ваш нравственный
долг. Раньше вы успешно строили из себя пай-девочку, но мысль о долге
по отношению к другим пришла вам в голову впервые. Вот и со мной
случилось то же. До той поры я вел жизнь юного пирата и был не
совестливее лисы в курятнике. Но тут я начал кое в чем сомневаться, я
почувствовал, что у меня есть обязанности, я вдруг обнаружил, что и
честь и правдивость — не только красивые слова, которыми любят
перекидываться взрослые, а принципы, заложенные во мне самом.
Энн (спокойно). Да, по-видимому, вы правы. Это было начало зрелости. Вы
становились мужчиной, я — женщиной.
Тэннер. А вы не думаете, что это было начало еще чего-то? Что, собственно, в
устах большинства означает стать мужчиной или стать женщиной? Вы
знаете: это означает полюбить. Но любовь для меня началась гораздо
раньше.
Любовь играла свою роль в самых ранних мечтах, фантазиях, снах, которые я
могу припомнить, — разрешите мне сказать: которые мы можем припомнить,
— хотя в то время мы этого не понимали. Нет. Та перемена, что
совершилась во мне, означала рождение духовной страсти; и я утверждаю,
на основании своего личного опыта, что духовная страсть — единственная
подлинная, чистая страсть
Энн.
Нет. Та перемена, что
совершилась во мне, означала рождение духовной страсти; и я утверждаю,
на основании своего личного опыта, что духовная страсть — единственная
подлинная, чистая страсть
Энн. Нечистых страстей вообще не должно быть, Джек.
Джек. Что значит — не должно быть? Какая сила может заставить страсть
следовать требованиям долга? Разве только другая, еще более сильная
страсть.
Энн. Наше духовное начало должно обуздывать страсти, Джек. Вы говорите
вздор.
Тэннер. Духовное начало! А разве оно не есть страсть? Или все страсти — от
дьявола, как и все прекрасные мелодии? Если б оно не было страстью,
самой могущественной из всех страстей, — другие страсти смели бы его на
своем пути, как листок, подхваченный ураганом. Именно эта страсть,
рождаясь, делает из мальчика мужчину.
Энн. Есть другие страсти, Джек. И очень сильные.
Тэннер. Все другие страсти я знал и раньше, но они были мелки и бесплодны —
детская жадность и детская злоба, любопытство и своенравие, привычки и
суеверия, нелепые и смешные для зрелого разума. Когда они вдруг
запылали, точно зажженный факел, — это был не собственный их огонь, а
лишь отсвет просыпающейся духовной страсти. Эта страсть возвеличила их,
придала им направленность и смысл; она встретила толпу слепых
вожделений и превратила ее в организованную армию стремлений и
принципов. Из этой страсти и родилась моя душа.
Энн. Я замечала, что вы становитесь разумнее. До этого вы были настоящим
разрушителем.
Тэннер. Разрушителем? Ерунда! Я просто был скверным мальчишкой.
Энн. Ах нет, Джек, именно разрушителем! Вы перепортили все молодые ели,
отсекая ветки деревянным мечом; вы перебили своей рогаткой стекла в
парниках; вы подожгли траву на выгоне, — а полиция арестовала Тави,
который пустился наутек, видя, что ему не отговорить вас; вы…
Тэннер. Та-та-та! Это же были битвы, бомбардировки, военные хитрости,
предпринятые, чтобы спасти свой скальп от краснокожих. Вы лишены
всякого воображения, Энн. Я теперь в десять раз больший разрушитель,
чем был тогда. Духовная страсть обуздала мою разрушительную силу и
заставила ее служить возвышенным целям. Я стал реформатором и, как все
реформаторы, иконоборцем. Я больше не бью парниковые стекла и не
поджигаю кусты терновника, — сокрушаю религии и разбиваю идолов.
Энн (явно скучая). К сожалению, я, кажется, слишком женщина, чтобы видеть
какой-либо смысл в разрушении.