Я протянул к нему руку, взял. Он был чисто обтерт, но все-таки на пластмассе задней крышки, где она была чуть бугристой, как хорошая кожа, остались частички коричневого сухого вещества. Это была моя кровь.
— Анатолич принес его, когда вымыл машину.
Я хмыкнул:
— Анатолич знает, что принести, чтобы я чувствовал себя человеком.
— Вообще-то я была против, — сказала она чуть смущенно.
— Почему?
— При виде этой штуки хочется все бросить и бежать расследовать что-нибудь…
Я подумал.
— Вы хотите сказать — стрелять следующих бандитов?
Она вздохнула.
— Как я слышала, вчера вы застрелили двоих?
— Кто вам сказал?
— Борь-Борь переговаривался с доктором, когда вас зашивали.
— А он сказал, что они уложили одного из наших?
— Сказал.
— А он сказал, что они уложили одного из наших?
— Сказал. — Она опустила голову, потом подняла ее. — Я не виню вас. Я верю, что это было необходимо.
— Это были те самые мерзавцы, что стреляли в меня на даче, что вообще взорвали дачу. И которые пытались прорваться к нам по крышам. Помните, я как-то носился по всей округе со стрельбой и бодрыми воплями?
— Конечно, помню. Это, кстати, вы тоже раза три сказали, когда вас обрабатывали. Доктор вас поддерживал, считал — это лучше, чем ничего.
— Странно, мне показалось, я молчал. В отрубе, конечно.
— Нет, вы много говорили… любопытного.
Мы помолчали. Я посмотрел, как всегда бывает, в окно. Снег на подоконнике стал ниже, но холоднее и противнее на вид. Наверное, надвигался мороз.
— Это были они. Вот это я и говорил, а больше ничего.
— Значит, вы нашли всех?
— Нет, одного не нашел. Самого главного, того, кто у них варит котелком, как говорят в лагере, кто репу чешет.
— А его обязательно находить?
Я не понял ее. И что-то в этом непонимании было очень важное. Я спросил ее:
— Ну так ведь это вы все затеяли! Теперь вы хотите от всего отказаться?
— Нет, я ни от чего не хочу отказываться. Мне просто кажется… Что цена этого расследования слишком велика.
Странная какая-то у нее терминология, решил я. Это следовало потом как-нибудь уточнить. Это может довольно многое выяснить.
— В нашем деле так, оставишь «шестерок», они потом всплывут, но большого вреда не будет. Оставишь корень, то есть начальников, они все восстановят. И начнут действовать еще более нагло и круто, так сказать, с учетом прежних ошибок. Вот корень и нужно найти. Иначе дело будет незаконченным. И этим корнем является пресловутый Комарик.
— Я это уже поняла. — Она грустно улыбнулась. — Как с вами тяжело.
Я покачал головой, не соглашаясь.
— Нет, со мной — проще простого. Но вот управляться с обстоятельствами — действительно трудновато. Но это их свойство, а не мое.
Внезапно зазвонил мой сотовик. Вот не вовремя, решил я. Но все-таки вытащил антенну и прислушался. Если это был он, я его просто обругаю, решил я, не буду никакую игру вести, ничего узнавать, цеплять, производить впечатление — просто обзову и отключусь. Но это оказался не Комарик, а Шеф. Он был краток.
— Три часа назад с помощью одной из московских специализированных фирм Бокарчук привез тело Клавы Запашной.
— Принято, — сказал я. — У тебя у самого вопросы-то есть?
— Нет, все, кажется, ясно. Те, кого ты вчера сделал, — Берендей и Череп. Проходили по одному из давних дел Комарика.
— Ну вот видишь? — сказал я. Слаб еще был, не удержался. За что и получил тут же.
— Что значит — видишь? — переспросил Шеф. — Я вижу, только что? С Комариком все в прошлом. О нем никто ничего не знает.
— Эти двое знали. И действовали по его приказу.
— Ну, этого мы уже никогда не узнаем. Слишком ты сильно на курок «узи» давишь. Я когда кучу гильз на полу увидел, сразу понял, хреново тебе было.
Я когда кучу гильз на полу увидел, сразу понял, хреново тебе было.
— Они как-то очень уж быстро дергались. Вот я и занервничал, особенно когда ногу подстрелили.
— Ну да.
— Слушай, чуть не забыл. На квартире у Сэма — подслушка.
— Это точно?
— Железно. Я прошу… В общем, пока не снимайте. Мне почему-то кажется, он не уйдет совсем в кусты, он попробует как-нибудь сверяться с ситуацией и будет слушать. А это… Пока не знаю, не придумал еще, много неясного, но не снимайте. И обнаруживайте как-нибудь незаметно.
— Слушай, вообще-то Основной думает, можно это дело уже спускать на тормозах. Ты полежи в постельке, подумай о возвышенном, помедитируй, как ты любишь. А через недельку-другую…
— Эх, Шеф, мне бы ваши заботы. Ну ладно, впрочем, посмотрю.
— Вот именно, посмотри.
Он отключился, а я посмотрел на Аркадию. Кто знает, распространяется ли секретный режим операции на нее, или после вчерашних посиделок у камина со мной в роли извергающегося Везувия она у нас будет одним из свидетелей? Или свидетелей, как принято говорить, не будет, возьмут с нее подписку о неразглашении, и все? Ничего я уже не понимал. Но поступить намеревался наилучшим для себя и для дела образом.
А поэтому поднялся, свесил голые ноги с кровати и посмотрел на левое бедро. В бинтах оно выглядело мощно, как у Шварценеггера, но вот силы в нем было не больше, чем в комарином писке. М-да, дались мне эти комары-комарики…
— Вы куда собираетесь? — Аркадия смотрела на меня, словно я был каким-то Циклопом, а не человеком.