Я огляделся. Вокруг не было ни души. Я был уверен, что окрестные жители ненавидели этот ресторанчик за шум, за пьяных посетителей. А раз ненавидишь, то и не смотришь в ту сторону.
Решетки в самом деле были крепко пристегнуты к окнам, я со своими восемьюдесятью килограммами поднялся по ним легко, словно по шведской стенке. На крыше, как и ожидалось, обнаружилась дверца с грубым врезным замком. Я копался не дольше минуты, чтобы открыть его, а потом спокойно вошел в помещение «Преисподней» и аккуратно закрыл дверь за собой, чтобы снегу не намело, если поднимется метель.
В ресторане было тихо. Наверное, все участники черной мессы собрались или глубоко внизу, в подвале, который в зданиях такого типа должен быть очень просторным и удобным для такого вот рода занятий, или вообще в другом месте.
Ступени не скрипели подо мной, свет от редких ламп помогал не споткнуться, двери были заперты.
Я спускался тихо, как привидение. Натянул шапочку поглубже.
Неожиданно я оказался в большом зале с расставленными столами, осмотрелся. Дверь на кухню была заперта. С противоположной стороны находилась дверь для гостей.
Опасаясь, что могу пропустить телекамеру или сигнальный датчик, я осмотрел все стены. На одной висел черный, очень броско изготовленный лозунг: «Сатана — оборотная сторона человека!» Даже вот так, с восклицательным знаком, как призыв ЦК к празднику Первомая.
Я расслышал какие-то тихие голоса. Мужской, потом женский. Женский, конечно, умолял о любви. Мужской, конечно, уже терпеть эту любовь не мог и приводил какие-то аргументы против… Телевизор. Там, где этот ящик, там и люди. Я подошел к двери, из-за которой неслись стенания покинутой подруги, чуть-чуть толкнул ее. Она приоткрылась ровно на три сантиметра. Этого было достаточно.
Перед телевизором, сонно кивая, сидел мордоворот за сто тридцать килограммов, стриженный очень коротко, в камуфляжной куртке и слаксах. По его виду нетрудно было понять, что телевизор составляет всю его компанию и что его сморило. Я бы оставил его в покое, но мне нужна была информация.
Я вошел и помял руки, подготавливая их.
Он стал поворачиваться, когда я мог его уже уделать. Примерно, хотя и не в полный мах, я это и опробовал. Сначала маваши ногой в голову, потом другой ногой ура-маваши по скуле. Но он был очень здоровым. Он все-таки вскочил.
Он дернулся вправо и тут же он согнул руку, приготовившись поймать меня там — соображал он от недосыпа и моих ударов не очень. Я тут же боком зашел слева, кулак его так и остался неиспользованным, а я сделал великолепную подсечку правой на возврате под его коленку. Такой подсечкой мог бы сам Стивен Сигал гордиться.
Он грохнулся так, что я даже забеспокоился, не сломал ли он себе что-нибудь. Но он попытался подняться.
Я прыгнул коленом ему на солнечное сплетение, а когда он все-таки почувствовал себя неуютно, заработал обоими кулаками со скорострельностью пулемета по скулам, по лбу — в перчатках мне было не больно — и по шее.
Он отключился через десяток ударов.
Я обыскал его, нашел ключик от наручников, потом и сами наручники и сковал его, пропустив руки под тяжелым офисным креслом старого образца, на котором он смотрел свой телик.
Потом плеснул ему водой в лицо. Пока наливал эту воду в его кружку, я заметил, что электрический кипятильник «Мулинекс» только что выключился, приготовив крутой кипяток для чая или для того, чтобы добывать у угрюмых охранников интересующие меня сведения.
Он вздрогнул, очнулся, уставился на меня. Самочувствие у него было, вероятно, очень скверным. По себе знаю, пару раз приходилось оказываться на его месте. Но он еще и трусил. А это определенно внушало надежду.
Я наклонился к нему очень близко, чтобы он видел мои глаза прямо перед собой, и спросил шепотом:
— Где остальные?
Он разжал слегка разбитые, мокрые от воды губы.
— Не знаю. Кто ты такой, да тебя наши ребята…
Я налил в кружку кипятка, не вставая. Он уже боялся, он понял, что я буду делать.
Тоненькой струйкой, так, чтобы это выглядело наиболее эффектно и чтобы вода остывала, потому что пока в мои намерения не входило причинить ему серьезный вред, я стал лить кипяток ему между ног. Он тоненько заверещал, корчась, стараясь выбраться из-под обжигающей струи.
Он был из негодяев с той стороны, на их совести были жертвоприношения и десятки затерроризированных торгашей.
Теоретически, правда, он мог не участвовать в их банде, но кто же поверит в такую смехотворную гипотезу? Тот, кто здесь служил, обязательно был одним из них. Я в этом сомневался гораздо меньше, чем в том, например, что Земля — круглая.
— Больно, — наконец пожаловался он.
— Пока не скажешь, будет больно, — я снова шептал, словно злодей из фильма ужасов. Как ни странно, это действовало на таких вот обломов.
Он вздрогнул. Шепот не позволял возникнуть и укрепиться в нем истерическому сопротивлению.
Я снова вылил ему на мошонку кружку кипятку. Уже поближе к интересному органу. И чуть быстрее.
Он зашипел, как кот перед дракой. Подергал наручники, они только сильнее впились ему в кожу.
— Когда этот кипяток кончится, я просто опущу твою мужскую гордость в этот кипятильник и сварю тебе пару яиц.